Читать книгу "Ты победил - Александр Зорич"

– У нас, в Кедровой – точно никто. А у Багида Вакка, на Сером Холме – там почитай кто угодно, они такие там, гады… Ну это я точно не знаю кто.

– Ну так что – сварил ты руку или как? – с циничной улыбочкой спросил Есмар.

– Сварил, милостивый гиазир, каюсь. Не знал, ей же ей, что творю, Шилол меня наставил. Во всем винюсь.

– Закопал?

– Закопал, милостивый гиазир.

– И что, было в ней золото?

– Было бы золото, я б тут гнильем не кормился бы, – удрученно бросил пастух, указывая своим грязным, без ногтя, пальцем в останки завтрака напополам с глиняными черепками.

Высокомерный кобель Лога побрезговал пастушьей трапезой, хотя, как мог заметить Эгин за время, проведенное на «плавучем сортире», был большим охотником ловить и жрать корабельных крыс.

x 16 x

Эгин уже не сомневался в том, что плешивый смерд Круста Гутулана не убийца и убийцей быть не может. Будучи обычным эрм-саванном, он, возможно, уцепился бы за эту жертву и склонил бы мужика к признанию в убийстве. А потом расправился с ним по всей строгости закона, спихнул дело с плеч долой и пребывал бы в полной уверенности, что наказал опасного, хотя и глупого преступника. Но, побыв год назад три веселых недели в чине рах-саванна, а после получив головокружительное повышение в аррумы и пройдя Второе Посвящение, он стал смотреть на многие вещи иначе. Говоря проще – сильно поумнел.

Эгин верил даже пастушьим бредням насчет золотой руки, которую можно получить из офицерского мяса путем вываривания в извести. Офицеры Свода, являвшиеся на Медовый Берег в мундирах тайных советников, были для крестьян и пастухов Ваи посланцами из другого мира. Пугающего, величественного и сурового. Мира непонятных законов, страшных тайн и сверхчеловеческих возможностей.

Пастух лишь отрезал мертвому Гларту руку. Это преступление. И похитил Внешнюю Секиру рах-саванна. Это уже государственное преступление. И за него он сядет в голодную яму на неопределенный срок. Но это не тот преступник, который интересует Эгина. Увы.

x 17 x

Пастух был отправлен в яму под надзором Есмара, а Эгин пошел прямиком в Кедровую Усадьбу. Знакомиться с Крустом Гутуланом ему все равно придется и чем раньше он это сделает, тем лучше.

Он застал Круста в момент его хозяйского торжества. Стоя посреди двора, тот раздавал зуботычины нерадивым, похвальбу ретивым и наставлял остальных.

Дело в том, что Кедровая Усадьба находилась в состоянии войны уже не первый год. Воевали с Серым Холмом. Но если раньше угольки вражды и раздора лишь тлели, время от времени вспыхивая кровавым междуусобием, то теперь, как мог заметить Эгин, дело было поставлено на широкую ногу. Кедровая Усадьба напоминала скорее крепость, готовящуюся к дерзкой вылазке против неприятеля, чем обитель мирных пастухов, каковой ей было на роду написано быть в таком захолустье, как Медовый Берег.

Кто бы мог подумать, что в такой дыре могут кипеть такие бурные страсти? Пожалуй, такому мог бы позавидовать любой столичный драматург. Третьего дня, например, по уверениям Круста, люди Багида украли из пастушьей деревеньки трех незамужних девок, одна из которых была любовницей самого Круста и… во всеуслышание объявили, что те послужат платой за уведенный людьми Круста скот в пересчете одна девка на три барана. А оный скот вовсе не был уведен людьми Круста, а попросту заблудился и пропал в горах по нерадивости пастухов Багида, которые такие же пастухи, как Эгин игрец на харренской флейте. Да и все люди Багида отпетые сволочи, – уверял Эгина Круст, – потому что одним междуусобием да еще нечестной торговлей питаются.

– Что за торговля? – спросил Эгин просто так.

– Да медом они торгуют, этим проклятым медом! – махнул рукой Круст, краснорожий, с пышной бородой мужчина, сложение которого свидетельствовало, во-первых, о недюжинной физической силе, а, во-вторых, о страсти к верховой езде. Ноги его стояли колесом, а от его рубахи разило конским потом.

Оказалось, что Багид Вакк и его люди не пашут, не жнут и не пасут скота, питаясь лишь тем, что получают от торговли с Новым Ордосом. Именно за медом заходили в Ваю корабли. За ним – а более же не за чем. Ибо здешняя земля была столь же бесплодна, сколь и неприглядна.

– Но я не приметил там ни одной пасеки, хотя еще сегодня был у Серого Холма, – скептически заметил Эгин.

– Да какие там пасеки! Чтобы люди Вакка хоть пальцем пошевелили ради такого дела! – зло воскликнул Круст. – Они выменивают мед у горцев. Меняют мед на оружие. Меда по весу должно быть столько же, сколько стали в клинке. Ни больше, ни меньше. А этим горцам кроме оружия ничего не надобно.

– Значит, оружие они все-таки куют? – вступился за Багида Эгин.

Должностному лицу необходимо быть по возможности выше местных дрязг. Пусть Багид и Круст враждуют между собой, но власти Князя и Истины они должны подчиняться оба. Беспрекословно. Ибо оба они черви во прахе под стопой Князя и пред сиянием Истины.

– Куют. Только его и куют, поганое, – буркнул недовольный Круст. Он, разумеется, скрыл от Эгина тот факт, что сам он подпоясан мечом из кузниц Багида Вакка по прозвищу Черноног.

x 18 x

Женщины, собаки и квас – вот три вещи, которые понравились Эгину в Кедровой Усадьбе.

Лорма, дочь хозяина, была свежа и улыбчива. Она беспрестанно строила тайному советнику глазки и, по всему видно, была не прочь подарить ему что-нибудь посущественнее улыбки. Эгин спокойно отнесся ко всем знакам внимания в свой адрес, даже не снизойдя до какого-нибудь простого и пошлого маневра. Например, «Я сражен красотой вашей дочери, гиазир Круст», сказанным во всеуслышание. Если она хочет – она получит. Но не раньше, чем захочет он. Увы, в тот день Эгин думал об Овель. И только о ней. Лорму пришлось оставить до лучших времен. Сколь бы милой ни была ее улыбка.

Дворовые девушки тоже были ничего – по крайней мере, после жен и дочерей рыбаков, виденных Эгином в Вае, эти казались просто жемчужинами. Не раз и не два Эгин пожалел о том, что не взял с собой Есмара – бедняге было бы очень кстати женское общество. Еще днем раньше Есмар обследовал Ваю и пришел к выводу, что лишь одна женщина там заслуживает его столичного внимания. Звали ее Люспеной. Да и та оказалась содержанкой Сорго.

Квас в Кедровой Усадьбе был, пожалуй, чересчур сладким, но в остальном совершенно безупречным. На вопрос Эгина, не добавляют ли они туда меду, Круст замахал руками, будто отгоняя мошек и, выкатив на Эгина глаза величиной с большие медные авры, сказал, что съедобного меду на Медовом Берегу вообще нет.

– Как нет? А тот, которым люди Багида торгуют с Новым Ордосом? – Эгин не понимал, шутит Круст или что.

– Да он только называется медом, уж больно с виду похож. Говорят, он вообще не сладкий.

– А почему «говорят»?

– Потому что от прадедов к дедам, а от них к нам пришел запрет. Не есть, не пробовать и не прикасаться к этому меду. Мы для сладости варим кленовую патоку, нам тот мед не нужен. А тех, кто нарушает запрет, здесь секут до смерти. Мед у горцев несъедобный. Потому что от него становишься слепым, безумным и очень, очень глупым.