Читать книгу "Мои мужчины - Виктория Токарева"

– Я бы не советовал тебе в это влезать. У Михалкова плохая репутация. Ему мстят за Пастернака.

– А почему не мстили раньше? Почему раньше не были храбрыми, тряслись по углам? А теперь вдруг осмелели, когда стало можно…

– Как хочешь. Лучше держись подальше.

Значит, когда мне было надо, я бежала к нему со всех ног. А теперь, когда нужна моя поддержка, я буду стоять в стороне, держаться подальше. Неблагодарность – грех. И вообще, отвратительное человеческое свойство. Когда бьют близкого человека, логично кинуться в эпицентр драки, рискуя получить по башке.

Я пришла в театр «Современник», увидела там Эдуарда Успенского.

– Ты чего Михалкова травишь? – строго спросила я.

– А тебе-то что?

– Он очень хороший человек.

– Это с тобой он хороший человек. Ты не знаешь, как он зажимал детскую литературу, по принципу: топи котят, пока слепые.

– Что было, то прошло, – возразила я. – А сейчас он старый. Ему восемьдесят шесть лет. Не стыдно лягать старого льва?

– Подлость возраста не имеет, – сказал Успенский.

– А чего тебе не хватает? Ты богат, знаменит, молод. Живи и радуйся. Будь мужчиной, в конце концов.

Свет потух. Начался спектакль. Через какое-то время я посмотрела на Успенского. Он сидел и смотрел в пол. Видимо, обдумывал мои слова.

Может быть, его и зажимали в кулак, но он брызнул из-под кулака во все стороны. Его Чебурашка обошел весь мир. Успенский талантлив, но ведь и Михалков талантлив. Можно мстить бездарности, но не таланту.

Я написала статью в журнал «Огонек». Это была статья о моем Михалкове. Она называлась «А врать нехорошо!».

Журнал вышел. Сергей Владимирович позвонил мне и поблагодарил:

– Спасибо, Викочка.

Я смутилась и спросила:

– Как ваши дети?

– Ты «Ургу» смотрела? – в свою очередь спросил Михалков.

– Смотрела.

– А «Ближний круг» смотрела?

– Смотрела.

– Ну так что ты спрашиваешь? Мои дети известны всем на свете…

Это правда. Дети унаследовали талант родителей, но не могу сказать, что приумножили. Они талантливы по-своему. А Сергей Владимирович – по-своему, и в этом своем он непревзойден.

Что можно сказать? Я любила своего Михалкова. И люблю до сих пор. Естественно, у него были недоброжелатели. Но сколь велики достоинства, столь тяжелы недостатки. Однако чаша с добром все же перевешивает.

Умерла Наталья Петровна Кончаловская.

Я случайно увидела Сергея Владимировича в эти дни. У него было опрокинутое лицо. Я поняла, что Наталья Кончаловская была для него ВСЕМ.

Параллельные влюбленности украшали его жизнь, как сорванные цветы в вазе. И так же непременно вяли. А семья, как утес, – вечна, и надо всем возвышается.

Сергей Владимирович овдовел. Часто ходил обедать в Дом литераторов. Однажды увидел красивую молодую женщину. Подошел к ней и сказал:

– Я поэт Сергей Михалков. Я хочу с вами познакомиться.

Молодая женщина (ее звали Юля) вспыхнула от удовольствия и проговорила:

– Какое счастье видеть самого Михалкова!

– Если хотите, вы можете видеть меня постоянно, – отозвался Сергей Владимирович.

Это было объяснение в любви и предложение одновременно.

Моя подруга Наташка ждала предложения десять лет, но так и не дождалась. А Юля получила его сразу, одновременно со знакомством. Сергей Владимирович был свободен, ему было восемьдесят шесть лет, тянуть некогда.

Михалков женился на Юле. Ей тридцать семь лет. Разница почти в пятьдесят.

Когда я увидела Юлю в первый раз, то удивилась: красивая, породистая, из хорошей семьи. Что, нельзя найти ровесника?

Я, конечно, не спросила, но подумала. Юля прочитала мои мысли и сказала:

– Для меня важен не возраст, а личность.

Это позиция. Многие согласились бы жить со стариком, импотентом и карликом, лишь бы это была яркая и талантливая личность, которая питала и обогащала.

Бог дал ему длинную жизнь.

Сергей Владимирович и Юля жили дружно и радостно.

У Юрия Нагибина есть такие слова: «Только в старости люди любят друг друга по-настоящему».

Можно понять: на первое место выступает не страсть, а нежность. Страсть – чувство плотское, а нежность – божественное. Непреходящее. Страсть может уйти, а нежность – нет.

Я пригласила Сергея Владимировича и Юлю на свой юбилей. Я отмечала юбилей в Доме литераторов, так что им недалеко идти. Только перейти дорогу.

Они пришли. Любо-дорого смотреть: оба высокие, стройные, в черно-белом. Сергей Владимирович с тростью, трость с серебряным набалдашником.

Возраст ему шел. Сергей Владимирович выглядел лучше, чем в средние годы. О нем невозможно было сказать: старик. Нет. Патриарх.

За моим столом сидела вся моя семья, сильно разросшаяся, и друзья. Это называется: родные и близкие.

Сергей Владимирович произнес тост:

– Я встретился с Викторией, когда она делала первые шаги. Это была не девушка, а ледокол «Ермак». Сейчас она пишет книги, которые ХОТЯТ читать.

Мои книги раскупают очень быстро. Читатель голосует рублем. О чем это говорит? О том, что я выгодна издательствам, и они ХОТЯТ меня издать.

В советские времена у меня выходила одна книга в пять лет. Почему? Потому что я не стояла на генеральной линии партии, писала про обычных людей и про их чувства. Сейчас у меня выходит одна книга в год. Капитализм. Материально я окрепла, но перестала быть молодой. Перешла в средний возраст. Что же делать? Всегда что-то теряешь, а что-то находишь.

За столом уже сидит мой десятилетний внук Петруша. Глаза – озера, лоб нахмурен. У него, как правило, плохое настроение. Ему всегда что-то не нравится.

Мои гости выходят покурить. Мы с Сергеем Владимировичем остаемся одни за столом.

– Тяжело быть старым? – спрашиваю я.

– Смотря кто рядом, – отвечает он. – Меня любят…

И я понимаю: вот основополагающие слова. И слова простые, не парадные.

Если рядом человек, которого ты любишь, а он тебя, – можно жить хоть сто двадцать лет, как Моисей, и года не в тягость.

Вернусь в 1962 год. Сергей Владимирович устроил меня во ВГИК, куда я провалилась с треском. Хотя – без треска. Просто недобрала один балл. Случайность. Рулетка.

Меня зачислили на первый курс.

Осенью группа собралась для обучения, и среди прочих – я.

Все вытаращили глаза. Мы вместе поступали, я не прошла. Рыдала от горя у всех на глазах, и вдруг – явилась, не запылилась. Ясен пень – по блату.