Читать книгу "Кровавый приговор - Маурицио де Джованни"

Сейчас речь тоже шла о жизни. Женщина ждала окончательного ответа и в глубине души уже знала этот ответ. На этот раз она может почувствовать себя живой — возможно, впервые в жизни. На этот раз она сможет выбрать любовь. Она подумала о его ладонях и инстинктивно сжала ноги. Чулки тихо зашуршали, и женщине стало стыдно: она была уверена, что старуха без труда читает ее мысли. Но старуха продолжала неподвижно сидеть за своим столиком. Она выглядела усталой и больной: конечно, у нее болели кости. На женщину откуда-то пахнуло чесноком и мочой, и она медленно закрыла глаза. Искривленные болезнью пальцы старухи потянулись к жирным картам. Женщина задержала дыхание.

6

В квартире не было ни занавесок, ни свечей. Ничего зрелищного, кроме скромных цветов на обоях. Эти цветы на стенах были одними из первых, которые женщина заметила и которые ее удивили, когда она пришла сюда в первый раз, часто дыша из-за подъема по крутой лестнице и запаха затхлости в воздухе. Насколько она могла разглядеть, дом был простой: комната, откуда была видна маленькая кухня, закрытая дверь.

Со своей обычной удивительной быстротой старуха тасовала искривленными пальцами колоду, что-то шепча при этом. Эмма никогда не понимала, что та говорит, и не хотела этого знать. Прочитав свои загадочные слова, старуха три раза плюнула на карты. Эмма хорошо помнила отвращение, которое почувствовала, увидев в первый раз, как гадалка это делает. Ей захотелось встать и убежать отсюда, но в движениях гадалки было столько силы, что Эмма не смогла этого сделать. Капли слюны исчезли быстро: их стерли ловкие руки гадалки и сами карты, которые скользили одна по другой. Изящным движением, похожим на жест крупье, гадалка подала ей колоду, чтобы та сняла верхние карты. Эмма вздохнула, на ее ладонях выступил пот. Гадалка взяла половину карт и положила на испачканную скатерть. Остальные карты она разделила на восемь стопок и разложила их в форме креста. Потом пристально взглянула Эмме в глаза. Как всегда, Эмма одну долгую минуту словно погружалась в море нефти, а потом указала старухе на центральную стопку креста. Та молча кивнула в знак согласия. С той минуты, как Эмма вошла к ней, старуха не сказала ни слова.

И вдруг — от этого внезапного движения Эмма каждый раз едва не подскакивала на месте — гадалка ударила кулаком по указанной стопке и хрипло, как каркает ворона, выкрикнула:

— Мальчик, дай мне голос!

С балкона вспорхнули два испуганных голубя. Дети внизу на улице, до которой было три этажа, на секунду перестали кричать. Время остановилось. Женщина снова присутствовала при волшебстве, в которое верила слепо, всем сердцем. Теперь глаза старухи были закрыты. Гадалка дышала тяжело и плотно стиснула губы. Голову с пучком седых волос она втянула в плечи, руки сжала в кулаки и положила на стол. Через мгновение она расслабилась, глубоко вздохнула и взяла первую карту из выбранной стопки.

Король денег.

Филомена Руссо вышла на улицу и туже запахнула платок на шее: было холодно. В этом году зима казалась ей вечной. Ледяной ветер продувал ее насквозь, пока она запирала на ключ деревянную дверь.

Она увидела написанное мелом слово «шлюха». Проклятые! — подумала Филомена.

Инжирный переулок был тупиком и шел в глубину Испанских кварталов от середины подъема на один из склонов, занятых этими кварталами. У входа в переулок стояла часовня Вознесения Богородицы; несколько цветков говорили о надежде на милость, которая так и не была оказана. За часовней располагалась маленькая площадь, которую не было видно с улицы: пять нижних этажей, за окнами которых кипела жизнь, и над ними высокие темные окна полупустых старинных особняков. Солнечный свет проникал сюда лишь несколько часов в день, а все остальное время здесь царили полумрак и сырость.

Это маленькая страна внутри города, и она здесь иностранка.

Она держала голову опущенной и подняла воротник так, что он закрывал половину лица. Вторая половина была прикрыта платком. Старое мужское пальто, потерявшее форму от долгой носки. Башмаки на картонной подошве. Филомене приходилось старательно обходить лужи, иначе ее ноги были бы мокрыми целый день. А ноги должны были держать ее весь долгий утомительный день в магазине тканей на улице Толедо. Она быстро шла вдоль стены, глядя себе под ноги, и спиной чувствовала враждебные взгляды, следившие за ней из окон. Чувствовала ненависть.

К счастью, вечером она вернулась домой раньше сына и смогла стереть надпись. Это был мел или известь, достаточно было смыть водой. Был случай, когда какой-то мерзавец вырезал это слово ножом, и ей пришлось царапать целый час. Гаэтано спросил: «В чем дело?» — «Ни в чем, — ответила она. — Ничего не случилось. Тут не о чем и думать».

Она иронически улыбнулась под своим воротником. Это она — шлюха? Она, которую уже два года не ласкала мужская рука? Она, которая прячется от посторонних глаз. Она, у которой был только один мужчина и другого не будет никогда, потому что ее Дженнаро умер, а других рук на своем теле она бы не потерпела.

У перекрестка стоял, как бывало каждое утро, дон Луиджи Костанцо. Филомене хотелось обходить его стороной. Но когда однажды она пошла по другой улице, вечером он пришел и постучался в ее дверь. Он схватил ее за руку так, что ей стало больно, и прошипел прямо в ее испуганное лицо, чтобы она больше никогда так не делала. «Или я приду к тебе сюда, где ты живешь». Гаэтано смотрел на это из темноты, и в глазах у него был крик, но он не издал ни звука. Филомена успокоила сына взглядом: не бойся, сынок, не беспокойся, мой дорогой: больше этот негодяй сюда не придет. Он был молод, этот дон Луиджи, но говорили, что уже убил двоих человек: бандита, перед которым открывалась большая карьера в преступном мире, и будущего главу квартала. Он женат, и жена родила ему двоих детей за два года. «Тогда чего же он хочет от меня?» — думала Филомена.

«Я потерял из-за тебя голову. Я должен получить тебя». — «Как ты мог потерять голову из-за меня: я даже ни разу на тебя не смотрела? Если я живу как рабыня и тружусь с утра до вечера, чтобы прокормить сына, дать ему возможность научиться какой-нибудь профессии, жить, иметь будущее?»

Она прогнала дона Луиджи — пригрозила, что станет кричать, что осрамит его, что расскажет обо всем его молодой жене или, что было бы еще хуже, его тестю, настоящему главе квартала. Он ушел, но перед этим улыбнулся ее мальчику дьявольской улыбкой и сказал: «Какой красивый ребенок. Тело у него нежное, в такое легко входит нож». Филомена потом плакала всю ночь.

Старуха перевернула вторую карту стопки. Семерка пик. Ее ладонь, искривленная, как ветка столетнего дуба, вздрогнула, брови слились в одну линию. Эмма не смела ни вздохнуть, ни моргнуть глазом. Чеснок, моча. Крики детей на улице. И определение формы судьбы.

Филомена ускорила шаг, насколько ей позволяли рваные башмаки и мокрые камни, и попыталась ускользнуть от мужчины. Но он быстро шагнул вбок и оказался перед ней. Она остановилась, опустив голову, пряча лицо за воротником. Он забавно чмокнул губами, изображая долгий поцелуй. Филомена продолжала стоять неподвижно и ждать. Он вынул руку из кармана и протянул к Филомене, та отступила на шаг. Потом он сказал: