Читать книгу "Забытый плен, или Роман с тенью - Татьяна Лунина"

– Хватит и пяти, – обрадовался Лебедев и понесся в подвальную комнату.

Он провозился до темноты. Сначала рыскал по мастерской в поисках инструментов, потом канителился с дверью, а когда, утопая в снегу, расчистил дорожки, стемнело и ехать в ночь не было нужды. К тому же Андрей Ильич, еще не пришедший в норму, после непривычной работы устал, взмок и от горячего душа с уютной постелью его не заставила бы отказаться даже сотня ждущих дедков. Покончив с делами, на которые сам напросился, Лебедев безуспешно поискал хозяйку, вяло пожевал буженину, заботливо прикрытую салфеткой, ополоснул тарелку, затем отправился с легкой душой спать, решив, что за ночь ничего случится, а утром он наконец-то отсюда уедет.

...Нетерпеливый гость поднялся ни свет ни заря. Принял душ, привел себя в порядок, собрался и при полном параде спустился в столовую, уверенный, что встретит там Аполлинарию, колдующую над своими чаями. Однако здесь все делалось вопреки его ожиданиям. На этот раз дом решил прикинуться мертвым и затих без малейших признаков жизни. Лебедев обошел первый этаж, заглянул в мастерскую, потыкался носом в окна, даже выскочил на минутку во двор – пустота и тишина, только воробьи да вороны переругиваются между собой. Озадаченный гость решил подняться и проверить каждый закоулок: человек не иголка, найдется. Но на втором этаже и в мансарде – та же картина. Оставалась единственная комната – хозяйкина спальня, однако гостям туда ход был заказан. По крайней мере одному из них, тому, кто беспардонно шарил сейчас повсюду. Поколебавшись, Лебедев тихонько постучался и, не дождавшись ответа, осторожно толкнул дверь.

Небольшая, залитая солнечным светом комната никак не походила на девичью светелку. Огромная, от потолка до пола, медвежья белая шкура, комод, заваленный исписанными листами, чучела животных и птиц, на стенах рога, яркие пятна абстрактных полотен и инкрустированные ружья дулами вниз, старинная лампа с наброшенным на абажур тончайшим расписным шелком и здоровенная, в полспальни, кровать. А на разобранной постели, под пуховым одеялом в черном атласном пододеяльнике жалобно постанывала его недавняя нянька. Разметавшаяся по подушке грива сливалась с антрацитовой наволочкой, выпростанные из-под одеяла голые руки вздрагивали, сбившаяся сорочка открывала плечо и правую грудь. Аполлинария спала, но этот затяжной беспокойный сон очень не понравился Лебедеву. Он бесшумно приблизился к кровати и осторожно поправил сорочечную бретельку. Однако осторожность была излишней: девушка явно впала в беспамятство, полыхая жаром, как те угли, что ворошила вчера кочергой. Андрей Ильич прикоснулся ладонью к ее лбу и в сердцах ругнулся: эта чертовка и тут обвела вокруг пальца – вздумала заболеть. С улицы послышались автомобильные гудки. Он выглянул в окно: к забору притулилась черная «Волга». Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, за кем прибыла долгожданная машина. Гость задумчиво посмотрел на беспомощную хозяйку, так ловко принявшую гриппозную эстафету, и двинулся к двери.

У входной калитки маячил мужчина средних лет в синей куртке и темных брюках.

– Вам кого? – крикнул с порога Андрей Ильич.

– Доброе утро! Меня прислали за Лебедевым из Москвы. Это вы?

– Здравствуйте. А почему так долго не приезжали?

– Так поломка была, Андрей Ильич! Опять же, дороги замело: трактору не проехать, не то что «волжанке», – радостно докладывал водитель. – Да и не найти было никак, такого ж адреса нет в помине: Перепелкина, пятьдесят пять. На этой улице всего тридцать домов. Звонили вам, хотели уточнить, куда подъехать, а у вас мобильник вырублен. Я уж какой раз сюда мотаюсь. Все дома проверил, всех опросил, никто, извините, вас тут не знает, – тараторил шофер, довольный, что наконец-то выполнил наказ начальства.

– Как зовут?

– Меня? Иваном.

– А по отчеству?

– Кузьмичом.

– Вот что, Иван Кузьмич, молодец, что меня нашел, но приезжай-ка ты через три дня. А начальнику своему передай: пусть позвонит Егорину в Москву и предупредит, что я задержусь на неделю. Ясно?

– Так точно, – выдал в себе водитель отставного вояку. – Когда прикажете подать машину?

– В пятницу, в девять утра.

– Есть!

– Тогда до пятницы.

...Лебедев менял мгновенно высыхающие компрессы, а в голове билась единственная мысль: безумие так же заразно, как грипп. Потому что внезапное решение остаться иначе как безумным назвать нельзя. Он смотрел на горевшую в огне бедолагу и кипел от злости. На нерадивость помощника, на проклятый снегопад, спутавший планы, на грипп, на Женьку Егорина, этого глухаря, не расслышавшего номер дома, но больше всех – на самого себя, благодетеля, не сумевшего переступить через чужую беду. А что бедняжке одной пришлось бы чертовски паршиво, сомневаться не приходилось. Он, конечно, не сахар, но бросать человека, пришедшего на выручку дважды, даже ему в голову не придет.

– Это за вами приходила машина? – прорезалась больная.

– Нет.

– Врете. Почему не уехали?

– Не вашего ума дело.

– А можно попить?

– Чаю?

– Ага.

Температуру удалось сбить на четвертый день. За это время Лебедев познакомился с другим человеком – послушным, доверчивым, благодарным. Новая Аполлинария отличалась от прежней, как коса от косы: словесная форма обеих тождественна, но одна срезает под корень, а другая обвивается вокруг головы. И в лебедевской голове стали вдруг возникать довольно странные мысли. Например, поправить штору, чтобы не бил свет в воспаленные от температуры глаза, или сварить кашу, а потом с удовольствием глазеть на вялого едока, торчать до глубокой ночи у чужой кровати, старательно вслушиваясь в прерывистое дыхание, подавать чаи – и все без просьб или особой нужды. Это были не ясные еще симптомы, но они намекали на пробуждение в Лебедеве спящего десять лет человека. Для прежнего Андрея Ильича ощущать свою нужность являлось такой же потребностью, как дышать, только тогда он готов был и мог достичь любой поставленной цели. И Лебедев достигал. Создал с нуля мощнейший холдинг, обеспечил людей работой, приличной зарплатой, помог стать на ноги многим. Все эти годы он был больше, чем силой, – надеждой, но только для всех. Забавная девочка, так случайно встреченная на пути, напомнила время, когда среди всех, кто нуждался в Андрее, выделялся один-единственный, придающий всему остальному смысл.

– Вы думаете о хорошем? – подала вдруг Аполлинария голос.

– Надеюсь, да.

– Это хорошо, – счастливо вздохнула она и закрыла глаза, потом едва слышно пробормотала: – Чудеса там, где в них верят.

– Что вы сказали?

– Не я, Дени Дидро. Спасибо, – свернулась калачиком, – я вас никогда не забуду, – и снова тут же заснула. Лебедев хотел было проверить, не впала ли больная опять в горячку, потому как несет полный бред, но раздумал и остался на стуле, изумленно таращась на бессовестно дрыхнувшую смутьянку.

Свет ночника, приглушенный разрисованным шелком, рисовал узоры на лице спящей. Тени от длинных ресниц и завитушек на ткани придавали тонким чертам трепетность и завораживали. Лебедев с удивлением увидел, что Аполлинария далеко не дурнушка. Красиво очерченные брови, густые ресницы, идеальный нос, чувственный рот, гладкая смуглая кожа с симпатичной родинкой на правой щеке и выражение лица как у заснувшего под любимую сказку ребенка. Андрей Ильич отлепился от стула, бесшумно подошел к изголовью кровати, поправил заботливо одеяло, протянул к лампе руку, чтобы выключить мешающий свет. Но вдруг неожиданно для себя наклонился и коснулся губами теплой щеки. Потом щелкнул выключателем и быстро вышел, неплотно прикрыв дверь.