Читать книгу "Кафе `Ностальгия` - Зоя Вальдес"

Вот так, с трудом перебиваясь, я и познакомилась на блошином рынке на улице Порт-де-Клиньанкур с Шарлин. Она была единственным человеком после старика, который действительно помог мне. Шарлин – умная и элегантная женщина, пахнущая базиликом, мне ни за что не угадать ее возраст, не знаю, делала ли она пластическую операцию, но смотрится она на сорок с небольшим, возможно, ей и больше, но этого совсем не заметно. Шарлин продавала шляпки двадцатилетней давности в своей лавке, опрысканной препаратом от клопов и вшей. Несмотря на это, на толкучке уходило все, – в конце концов, главным ее товаром были ее веселый нрав, ее остроумие, ее душа. Если она продавала какую-то свою шляпку двадцатилетней давности, то непременно рассказывала покупательнице, что эта шляпка ранее принадлежала самой Джуне Барнс,[19]и так она все это сочиняла, что заслушаешься. Шарлин была перекупщиком грез. Народ здесь весьма грустный и очень застенчивый, и потому просто необходимы нежность и целые тонны иллюзий.

Однажды в воскресенье, когда я погибала от отчаяния, в которое меня вогнала моя злополучная судьба, Шарлин предложила мне скататься на машине в Испанию. Мы ехали через Андорру, и Шарлин предупредила меня, чтобы я не забыла паспорт. На границе она потратила кучу времени на оформление моих документов. Вернувшись, Шарлин принесла разрешение на въезд во Францию по служебной визе; виза, которую мне выдали, была тогда первой моей туристической визой после временных гостевых виз, потому что, хотя я и была замужем за потомком галла, мне следовало тихо-спокойно сидеть, если не сказать лежать, в своей родной стране и ждать разрешения на въезд под видом воссоединения семьи. А вот этого он не желал, и тогда я должна была поехать туристкой по трехмесячной визе. Получение разрешения на въезд для меня было из всего этого самым привлекательным, ведь раньше я видела Францию только лишь в фильмах «Черный тюльпан»[20]с Аленом Делоном и «Картуш»[21]с Бельмондо и Кардинале. Когда мы вернулись из поездки, Шарлин нашла мне работу, и я стала продавать в ее лавке трости. Так я смогла хоть как-то наладить свою жизнь, по крайней мере на год.

В один из дней – когда дело не очень-то продвигалось, хотя торговля тростями никогда не шла особо удачно, впрочем, и шляпами тоже, ведь народ скорее слушал ее болтовню, чем интересовался цилиндрами да котелками от Шанель, похожими на ночной горшок, да простит меня Шарлин, но кому взбредет в голову в середине восьмидесятых напялить истрепанную двадцатью годами шляпу, – так вот в понедельник (блошиный рынок работал по субботам, воскресеньям и понедельникам), в полдень, я оставила в палатке алжирца, с которым мы работали посменно, и заскочила в магазинчик, где продавали подержанные фотоаппараты. Меня очаровал старенький «кэнон», и я выложила за него пять франков. Так началось мое кошмарное увлечение. Вечером я купила черно-белую пленку, набрала в букинистическом магазине книг по фотографии: одну Дуано,[22]потом дорогущую книжку Анри Картье-Брессона[23]и за пять франков – книгу Тины Модотти.[24]Пока ехала в пригородной электричке, я пожирала глазами страницу за страницей. Никогда я не осваивала такие объемы знаний за столь краткое время.

Во вторник, в свой выходной, таскаясь в охотку по городу, я забралась в самый отвратительный район парижских окраин. Я фотографировала все подряд: людей, дома, животных, растения, деревья, даже лужи с затхлой водой. Домой вернулась полумертвая от усталости. В то время я жила на последнем этаже дома номер шесть по улице Мартир. Комната, которую я снимала, была всего полтора на два метра, половину пространства занимала кровать. Сидя на матрасе, можно было откинуть доску, служившую столом, или спустить на веревке другую, меньшую, служившую мне кухней, общий туалет располагался на лестнице – смрад от нечистот, выразимся деликатно, был обычным делом. Зимой холод, проникавший сквозь крышу, пробирал меня до костей, летом я жарилась как на сковородке. Большим счастьем для меня было иметь две смены постельного белья, которое неизменно попахивало жареной картошкой и чем-то еще. В тот вечер я притащилась домой измученная, открыла дверь, с порога бросилась на матрас и проспала до вечера среды, даже ног не подобрала, так они и торчали из открытой двери. В среду вечером я проснулась с таким чувством голода, что даже от не выносимого мной запаха соседской индийской пищи у меня потекли слюнки, и я, позабыв о снимках и фотоаппарате, побежала в ближайший «Макдональдс», тот, что на углу бульваров Барбе и Рушешуар. Жадно набросившись на еду, я ела и ела, пока к горлу не подкатила изжога, но все равно я продолжала жевать и глотать, не обращая внимания на то, что еще немного, и меня стошнит. Я заглотила рацион небогатых туристов: большой гамбургер, жареный картофель с газетным привкусом и море кока-колы. Мне захотелось пройтись по улице, где полно клубов с пип-шоу, и в первый раз после долгого перерыва я почувствовала неутолимое желание залечь с кем-нибудь в постель, ласкать чье-то обнаженное тело и шептать: «Люблю тебя, ты мне нравишься, не уходи, пожалуйста, посмотри на меня, останься». Мне нужно было, чтобы я кого-то просила, нежно умоляла, и самой мне была необходима ответная нежность. Но тут же я опомнилась: все это ерунда, мне ничего не надо и тем более всякой там нежности. Неоновые огни не убедили меня в том, что мне сейчас так уж необходима любовь. Я вернулась в свою дыру. На следующий день мне нужно было встать пораньше, чтобы сходить в городской отдел помощи эмигрантам – там мне порой перепадала какая-нибудь работенка.

Не знаю, зачем я поднялась в четверг в такую рань, смысла в этом не было никакого, потому что здесь на работу раньше десяти никто не приходит, но я щепетильна и просто помешана на пунктуальности. Я прождала целый час перед закрытой дверью. Едва переступив порог муниципалитета, я заметила объявление на стенде – что-то про фотографии. Я подошла и рядом с прочей информацией прочитала: «Конкурс фотографов-любителей». И тьма всяких условий. Понятно, что это был конкурс для идиотов, но ведь я такой и была – идиоткой-фотолюбительницей, потому что не нашла ничего более интересного, чем можно занять себя. В то время я убивала свою тоску чтением, но надо сказать, что чтение тогда для меня имело совсем не тот смысл, нежели сейчас, то есть я была читателем-самкой, которую занимал лишь сюжет. Чтобы не утомлять никого излишними подробностями, скажу, что я принесла снимки кварталов, разбитых в хлам бедностью, и произошло чудо. Нищета фотогенична, хорошо продается, и к тому же за это неплохо платят. Выигрышем стала поездка на учебу в Нью-Йорк. Я не могла в это поверить. Мне не хотелось уезжать от Шарлин, никогда и никому я не хочу говорить «до свидания», и меньше всего тем, кто поверил мне, кто предложил мне свою дружбу; я подумала, если она и в самом деле ценит меня, то все поймет. Но я не могла вот так за здорово живешь бросить человека, который разделил со мной одиночество. Я суеверна и потому интуитивно чувствовала, что такая неблагодарность повлечет за собой несчастье. Наконец я пошла к ней. Как обычно, она распиналась перед клиентом, в этот раз она продавала трость, которая якобы принадлежала Верлену в те времена, когда у него случился запутанный любовный роман с Рембо, закончившийся выстрелом на площади в Брюсселе.[25]Завидев меня, она оборвала рассказ на полуслове и отбросила в сторону трость. Мы плакали, зная, что опять останемся одни. Она подарила мне шляпку, которую, по ее уверению, носила Анаис Нин,[26]возможно, это и не так, но эта шляпка и ее слова подняли мне настроение.