Читать книгу "Невеста в облаках - Елена Ларина"

– Ну не всем же быть, как ты! А между прочим я советский фильм видела, «Еще раз про любовь», там Доронина стюардессу играла -а она тоже не худенькая!

– Сравнила. Во-первых, то Доронина. Во-вторых, это когда было. А в-третьих… Все, что про любовь, осталось в далеком прошлом. Ты тоже небось – любовь, любовь… Принца встретить хочешь. Ты хоть раз на самолете летала?!

Вопрос под дых. На самолете я не летала, конечно. Я только на поезде ездила, да и то один раз, в детстве. Но права же она была, права – надо выбираться отсюда! А то что же, я и на самолете ни разу в жизни не полечу? Альчук полетит, можно не сомневаться, куда-нибудь «туда», в экзотическую страну, туда, где пальмы, пляжи и «баунти». А я-то, я-то, неужели не полечу?

И когда через две недели по классу пускают очередной «девичий альбом» с фотографиями артистов, вырезанными из журналов, с нарисованными цветами и переписанными стихами, я, заполняя анкету, пишу: возраст – семнадцать лет, знак Зодиака – Весы, камень – сапфир, металл – медь, любимый цвет – морская волна, и так далее, и так далее, и так далее… А на странице «Кем ты хочешь быть?» пишу: «Стюардессой». Потом тетрадь идет по партам дальше и каждая из девчонок, открывающая эту страницу, находит мой ответ и смеется.

Мой самый главный человек

В поезде мне надо было ехать сутки, даже больше – вечер, ночь, день, еще ночь, и утром вылезать на вокзале. Мама специально выбирала поезд, чтобы на месте быть утром. Но просыпаться в плацкарте, целый день быть в плацкарте и засыпать там же… Еще только полпути пройдено, а кажется уже, что ты ехал в этом поезде всегда и будешь ехать в нем вечно. Никогда не кончится, никогда… Ты чувствуешь себя размокшей капустой в борще, пропитавшейся запахом чужого пота, влажных простыней, въевшейся в стены грязи, жареной курицы, сортира, ты варишься и варишься в этом борще, люди приходят и уходят, дети плачут, мужчины спят, старухи кряхтят и стонут… За день в вагоне сменилось столько лиц, что вечером я уже не могла вспомнить, кто лежал на соседней полке утром. Было душно, тяжко и страшно, я забилась в свой угол и лежала там, отвернувшись к стенке, дрожа мелкой дрожью в такт вагону.

С собой у меня было две книжки – «300 золотых сочинений» и учебник английского языка. Я пыталась читать сочинения, но буквы прыгали и сливались, и образ Катерины в «Грозе» путался с образами Наташи Ростовой и Аксиньи из «Тихого Дона». А учебник английского я и так знала почти наизусть. Я ехала в Ленинград, в Санкт-Петербург.

В Москву меня не пустили. Отец ударил кулаком по столу, мама не настаивала, тетя Зина, которая ради такого случая даже явилась к нам домой на переговоры, неожиданно быстро отступилась от идеи отправить меня в Москву, и я убежала рыдать к себе в комнату. А когда я наконец кончила реветь, оказалось, что отец смотрит телевизор, а тетя Зина с мамой сидят на кухне и обсуждают план отправки меня в Ленинград. Кажется, этот путь отступления они обговорили заранее.

– Ты понимаешь, – сказала тетя Зина, плотно прикрыв дверь, чтобы разговор этот не доносился до ушей отца, – это очень хороший выход. И Олег (это мой папа) не будет против, и Питер всегда был… В общем, считается, что в Питер попасть проще, чем в Москву. Там всегда было очень много ребят с Севера, из Сибири… И потом, это же очень красивый город!

– А Москва? – вытирая последние слезы, спросила я.

– Москва – это Москва, – отрезала тетя Зина, и лицо ее приобрело мечтательный вид. – Ленинград – очень красивый город, Северная Венеция, Пальмира, как там ее… Я туда ездила один раз, на каникулах. Эрмитаж,

Медный всадник и все такое. Полюбишь. Я же Москву полюбила – а ты его полюбишь.

Понятно было, что вопрос закрыт. Я полюблю Ленинград. Оставалось только главное:

– А папа согласится?

Тетя Зина тряхнула своей «московской» челкой, закурила в форточку и ответила:

– Я давно была уверена – в последний момент окажется, что ему все равно. Согласился он. А что ему оставалось – денег у него нет, так что не дать тебе денег он не может. Ну и все. А что кричит – внимания не обращай.

– А у нас есть деньги?..

Тут мама с тетей погрузились в обсуждение тонкостей моего отъезда, и я поняла, что деньги уже почти все собраны по знакомым, и если удастся одолжить еще у дяди Пети, и у Оли Синицыной из сборочного, и у дочки Лиды Запашной, которая устроилась работать в канцелярию, к новому начальству, то я в Ленинград поеду.

Отправить меня решено было в педагогический, на английский язык. Мама ходила в школу, разговаривала с классной – а классная у нас как раз англичанка, – и та ей сказала: «Отдавайте-ка вы ее на язык. Она у вас звезд с неба не хватает, но девочка усидчивая, а для языка это главное. И не бойтесь, что будет в школе работать, – без языка сейчас никуда, а с языком ее в любую контору возьмут. Повезет – будет переводчицей, а не повезет -все равно без куска хлеба не останется». Перспективы получить приличную работу, «в конторе», показались маме весьма заманчивыми, а по английскому у меня всегда была пятерка. Мама с тетей Зиной сообщили мне о своем решении, и я его приняла безропотно – какие еще стюардессы, о чем тут говорить, смешно даже… Приличной девочке из провинции прямая дорога в педагогический.

Выпускной я помню смутно. Все напились, я тоже напилась, но танцевать с нашими мальчиками не хотела, да они и не умели толком, целоваться по углам «с последствиями» тем более, так что я довольно быстро ушла домой, от греха подальше. К тому же особенно близких подруг у меня в классе не было, а тех, кто был, интересовал вопрос о платьях – кого-то родители сумели одеть на праздник в импортные шмотки, кого-то нет, все начали меряться яркостью и качеством кофт и джинсов и окончательно перессорились. Мне, как всегда, особо хвастаться было нечем. Я и в Питер поехала серой мышью, добавив к своему обычному гардеробу только одно довольно аляповатое сооружение, в виде платья, купленное на рынке у челноков. А краситься я никогда не красилась – отец убил бы, если бы заметил…

На вокзале утром было холодно, все быстро-быстро куда-то побежали, я долго тыркалась в поисках камеры хранения, наконец сдала свой чемодан и вышла на улицу, на площадь. Времени было шесть часов утра. Я аккуратно перешла улицу, потом еще одну, потом спросила:

– Простите, пожалуйста, а как пройти на Невский проспект?

Потому что единственное, что я усвоила точно – в Ленинграде есть Невский проспект, и это самое главное, что там есть.

– А вы на нем стоите.

Тут я обернулась, ахнула и пошла по нему, куда глаза глядят.

Господи, какой большой город! Невозможно поверить, что вот все идешь, идешь – и он никак не кончается. Не превращается, там, в поля, или в новостройки, или хотя бы не начинается какой-нибудь местный «Шанхай» – так у нас назывался район, где после войны люди сами себе строили из горбыля, песка и опилок бараки – да так на сорок лет и застряли. У нас и районов-то было раз-два и обчелся – заводской, да «Шанхай», да центр, да еще «техникум» – но он на отшибе. А тут идешь по центру час, идешь два – и центр никак не кончается. И даже за рекой, совсем далеко уже – такие дома, что запрокинешь голову, посмотришь вверх – голова кружится. И все разное – Невский широкий, дома старинные, все какими-то завитками украшены, как в учебнике на картинке, окна огромные, витрины, вывески – даже в областном городе я не видела столько вывесок подряд. А потом свернешь за угол, заглянешь, дрожа от страха, в подворотню – там двор-колодец, из окна в окно, кажется, рукой можно достать – и все серое, мрачное, страшное, на стенах разводы зеленые. А потом вдруг натыкаешься в сквере на огромную бронзовую женщину – а это оказывается, Екатерина Вторая, и она так и стояла тут при советской власти, все семьдесят лет! А я-то думала, что памятников царям при советской власти не было… Ну а потом, когда я уже дошла до площади перед Эрмитажем, – просто дар речи потеряла. Стою, как дура, и понять не могу, что со мной, – пришибло меня это пространство. А там ведь дальше еще что-то есть – и вот несут меня ноги, несут, хотя почти уже и не держат, к Медному всаднику, а за спиной что-то такое огромное, размером с космический корабль – огромное, с золотым куполом, и колонны в три обхвата, а за ним еще площадь, и еще, и еще. Как шкатулку с драгоценностями опрокинули – все лежит, сверкает, все в куче, в кашу перемешано, все в беспорядке. Мимо каких-то зданий идешь – и подходить не хочется, уже и видеть не можешь, думаешь – подойдешь, ткнешь пальцем, а там и нет ничего. Ну не может же быть чтобы столько – в одном месте! Страшно.