Читать книгу "Возвращение - Бернхард Шлинк"

Мне эти романы читать не позволялось. Время от времени, когда они обсуждали какую-нибудь книгу, во мне просыпалось любопытство. На мои расспросы они отвечали, что роман этот мне вовсе читать не надо: предмет, о котором в нем идет речь, гораздо лучше изложен в романе или новелле Конрада Фердинанда Мейера, или Готфрида Келлера, или какого-нибудь другого классика. Бабушка вставала из-за стола и приносила мне эту самую «гораздо лучшую» книгу.

Вручая мне при отъезде лишние сверстанные экземпляры, которые могли пригодиться дома для черновиков, они строго-настрого наказывали мне не читать, что там написано. Лучше бы уж они мне вообще ничего не давали! Однако бумага тогда стоила дорого, а мама зарабатывала мало. Поэтому долгие школьные годы все, что не нужно было сдавать учителям на проверку, я записывал на чистой стороне «оборотки»: латинские, английские и греческие слова, задачки по арифметике и геометрии, черновики сочинений, изложений и описаний картин, названия столиц, рек и гор, исторические даты, послания, адресованные соученикам и соученицам, сидящим несколькими партами дальше. Бумага для сверстанных романных тетрадок была прочная, а сами тетрадки были почти в сантиметр толщиной; я одну за другой отрывал исписанные страницы, тетрадки становились тоньше и тоньше, однако скрепки по-прежнему удерживали на сгибе клочья бумаги, остававшиеся от вырванных листов. Мне нравятся толстые тетради с листами из плотной бумаги. И поскольку я был послушный ребенок, я много лет подряд держал обещание и не читал того, что было написано на обороте.

9

Поначалу дедушка и бабушка считали, что летняя жизнь у них для меня слишком одинока, и они пытались познакомить меня с детьми моего возраста. Они знали своих соседей, переговорили с несколькими семьями и в конце концов достигли того, что меня стали приглашать на дни рождения, загородные экскурсии и в совместные походы в купальню. Я видел, как они старались ради меня, добиваясь этих приглашений, и не решался их отклонять. Однако я каждый раз радовался, когда общение со сверстниками кончалось и я снова оказывался дома у дедушки с бабушкой.

Порой я не понимал местных детей, говоривших на здешнем диалекте. Я не понимал с полуслова, о чем они говорят. Вся система школьного обучения, все их школьные дела и внешкольные развлечения, вся их социальная организация — все это было совершенно иным, чем у меня на родине. Они возвращались домой не сразу после уроков, а после организованных школой спортивных мероприятий, после спевки в хоре или театральных репетиций, возвращались только в четыре или в пять часов, а я после школы вместе со своими товарищами всю вторую половину дня был предоставлен сам себе. И хотя наши уличные шайки и войны, которые мы между собой вели, были совершенно безобидными, они никак не подготовили меня к добропорядочным играм благовоспитанных швейцарских детей.

Даже в купальне они вели себя не так, как мы. В воде никто не устраивал потасовок, никого не сталкивали в воду, не окунали в нее с головой. Девочки и мальчики вместе и на равных правах играли в водное поло, играли ловко и по правилам. Купальня представляла собой деревянную конструкцию, уходящую с берега в озеро; деревянная клеть размером двадцать метров на двадцать располагалась под водой, обеспечивая перепад глубины от метра до метра семидесяти, держалась она на сваях, с трех сторон ее обрамляли кабинки для переодевания и деревянные мостки, и в этой купальне барахтались те, кто не умел плавать; с четвертой стороны купальня была открыта к озеру, и, чтобы заплыть в него, нужно было поднырнуть под канат. Как-то раз, стараясь произвести впечатление на швейцарских детишек, я из чистого социального протеста взобрался на крышу самой дальней кабинки для переодевания и спрыгнул прямо в озеро.

Возможно, эти встречи и общение могли бы перерасти в приятельские отношения и дружбу, если бы мы виделись почаще. Однако почти сразу после того, как я приезжал к дедушке и бабушке, швейцарских детей распускали на каникулы, а бывало так, что они уезжали еще раньше и возвращались незадолго до моего отъезда. С одним мальчиком я сошелся поближе на почве общего интереса к полярным экспедициям. Нас интересовало, был ли Кук обманщиком, а Пири — дилетантом, был ли Скотт великим человеком, или безумцем, или тем и другим вместе, двигало ли Амундсеном голое тщеславие, или он выполнял миссию. Отцу моего приятеля я, кажется, тоже понравился.

«У тебя глаза как у твоего отца», — сказал он мне, увидев меня в первый раз. Он произнес это с дружелюбной и печальной улыбкой, которая смутила меня больше, чем его слова. Однако вопреки всем благим намерениям, которые были у меня и у этого мальчика, нам так и не удалось наладить друг с другом переписку.

Так вот и получилось, что на каникулах у меня не было товарищей моего возраста, с которыми я мог бы играть. И я снова совершал все те же прогулки к озеру, пешие походы к ущелью, к дальнему пруду и на возвышенности, с которых открывался вид на озеро и на Альпы. Я снова совершал все те же вылазки в замок в Рапперсвиле, на остров Уфенау, в большой монастырь, в музеи и в картинную галерею. Регулярные пешие походы и вылазки были такой же неотъемлемой частью каникул, как и работа в саду. Собирать яблоки, ягоды, салат и овощи, мотыжить грядки, полоть сорняки, срезать увядшие цветы, подстригать живую изгородь, стричь траву, укладывать компост, заполнять лейки водой и поливать огород и цветы — все эти работы повторялись по заведенному порядку, поэтому порядок всех других занятий мне представлялся естественным. К естественному ритму каникул относились и похожие один на другой вечера за столом под лампой.

В моих воспоминаниях каникулы остались тем временем, когда я дышал всей грудью, ровно и глубоко. Мои каникулы предвещали мне размеренную жизнь. Жизнь, исполненную повторений, в которой все время происходит одно и то же, меняясь разве что самую малость, жизнь у озера, волны которого накатывались равномерно одна за другой, и ни одна новая волна не была точно такой же, как предыдущая.

10

Правда, одно лето выдалось непохожим на другие. Целое лето у меня была подружка по играм. Девочка из маленькой деревеньки в Тессине приехала на каникулы к своей двоюродной бабушке, которая жила с нами по соседству. Отношения у них не заладились. Бабушка, болезненная и с трудом передвигавшая ноги, надеялась, что внучатая племянница будет читать ей вслух, раскладывать с нею пасьянсы и вышивать. А внучатая племянница мечтала о большом городе, расположенном неподалеку. К тому же бабушка почти не говорила по-итальянски, а внучка по-немецки.

При этом Лючия обладала даром просто не замечать языкового барьера. Когда через забор, отделявший нас от соседей, она заговорила со мной по-итальянски, а я по-немецки ответил, что не понимаю, она продолжала говорить так, словно бы я осмысленно поддержал начатую ею беседу. Потом она помолчала, пока я произносил несколько слов о школе, где учил латинский язык, а потом снова застрекотала. Она смотрела на меня сияющим взором, полным надежды и ободрения, и я тоже стал о чем-то с ней говорить; я рассказывал обо всем, что мне приходило в голову, а потом попытался переделать латинские слова, которые выучил в школе за два года, в слова итальянские. Она рассмеялась, и я рассмеялся в ответ.