Читать книгу "Повесть о плуте и монахе - Илья Бояшов"

– Не знаю, не помню. Взялся скорняк драть его за уши, колотить да возить, однако, плут стоял на своем. Тогда потащил его к заказчику. Барин, узнав о пропаже, пришел в ярость и вызвал самого урядника. Тот учинил скорняку допрос:

– Утверждаешь ли ты, что шкуру стащил твой ученик?

– А кто же еще? Поглядите, господин урядник, лишь на его рожу! Разве может честный человек быть с такой воровской харей?

Алешка твердил:

– Не видел. Не знаю. Урядник потребовал от скорняка:

– Сказывай, как было дело! Начал мастер:

– Собрались мы за шкурой, и принес мне распроклятый мальчишка четвертинку от самого Николы.

– От какого-такого Николы?

– От Угодника! Встрял малолетний плут:

– Да разве не слышите вы, бредит, опившись! Разве можно такому верить, господин урядник?

Набросился мастер на ученика:

– Бесово отродье! А не ты ко мне прибежал с четвертинкой от самого Николы Угодника?

– Бредит, как есть, господин урядник! – вскричал плут.

А барин подтвердил – когда относили к саням упившегося мастера, упрашивал тот Николу принести ему еще бутылочку.

Урядник скорняка спрашивал:

– Что далее было, сказывай!

– А дальше поехали мы с этим бесовым сыном по лесу, он мне и говорит – не хочешь ли теперь, хозяин, пива с бутылочного дерева?

– Горячка у моего хозяина! – вопил слуга. – Помилуйте, господин урядник. Видели вы когда-нибудь бутылочное дерево?

Скорняк взвился:

– К самому дереву меня подвез, окаянный вор! Срывал, шельмец, с ветвей бутыли, чтоб меня еще больше подпоить!

– Господин урядник, – слезно молил Алешка, – где такое видано?

– А напоив меня тем пивом, повез к реке за соленой рыбой! – жаловался скорняк.

Урядник сам не выдержал:

– Да в своем ты уме, пьяная образина! Где на реке соленая рыба?

– В проруби, в мережке. Только обманщик вытянул мне не рыбу, а зайца!

Здесь урядник и записывать бросил. Алешка же охал, поддакивал:

– Где это видано, заяц в мережке? Барин скорняку грозился:

– Коли не разыщешь шкуру, по миру пущу, в тюрьму засажу, растопчу!

Приказал лакеям, чтоб гнали со двора обоих. Плута два раза не надобно было упрашивать – припустил, только его и видели.

4

Спрашивал батюшка безутешную Алешкину мать:

– Не видно нашего бездельника? Не тащит ли с собой пустую котомку?

– Ах, нет, – отвечала матушка, заливаясь слезами. – Где он притулился в такой мороз, мое дитятко? Кто отогреет его в лютую стужу, кто даст покушать, на перинку уложит выспаться? Трещат морозы, ветра гуляют по полю – не замерзнет ли, непригретый, не продует его, голодного, дорожный сквозняк?

И всматривалась в окошко – но лишь ветра похаживали по дороге, потрескивал мороз.

Пригрело весеннее солнце завалинку. А батюшка спрашивал:

– Не возвращается ли непослушный сынок, почесывая спину, ибо за выходки его мало кто из честных людей удержится, чтоб не огреть лентяя ремнем на прощание, а то и пройтись по его спине дубиной?!

– Нет, нет, – отвечала ему жена. – Не бредет сынок, не волочит свои уставшие ноженьки. Где оно, мое дитятко, проплакала я все глаза – хочу приласкать его и утешить, ибо кто его пожалеет еще на этом свете? Чую – плохо ему у чужих людей, холодно, голодно! Снилось мне – вот порвалась его рубашечка, вот обносились порточки – кто еще сошьет ему рубашечку, справит порты?!

Возле оконца сидела матушка летним вечером – летали высоко ласточки и перекликались с небес, и лепили под крышами гнезда.

– Ах! – вздыхала. – Где же ты, мой Алешенька?

5

Плут же, сгибаясь под тяжестью узла, в котором лежала медвежья шкура, был захвачен в поле дождем. Промокнув до нитки, вскричал с досадой:

– Отчего я не сам царский сын? Не гоняли бы меня, не мучили, не поднимали бы затемно ради ненавистного ремесла, проклятой поденщины! Сидел бы себе за теплыми стенами, да поедал сладкие кушанья, запивая их добрым пивом и винами. Заедал бы те вина перепелами, вволю бы макал в мед хлеба, досыта наглотался бы имбирных пряничков. Хорошо спать в палатах, под золотой крышей, а не мокнуть болотной лягухой!

И припустил к своему дому, сбежавший от учителей.

6

Потаскушкин сын, выгнанный из дому, отправился, чтобы не умереть с голоду, искать работу.

Увидел его трактирщик и сказал себе:

– Лицом и видом он скромен, точно невинная девица, хоть сам сызмальства посреди воров и пьяниц! Вот такого-то можно взять, обучить ремеслу. На него никогда не подумают!

Но Алеша, заделавшись прислугой, глядел с жалостью на кабацких завсегдатаев. Когда потребовали они от него вина, взялся их уговаривать:

– Не уйти ли отсюда вам подобру-поздорову, пока не залило вас водкой? Поспешите-ка к семьям и помолитесь Богу, чтоб отвратил Он вас от гиблого места! Вспомните о своих детках – вдоволь едят ли ваши детки? О несчастных ваших женах подумайте – будет ли радость в глазах у них, коли вновь привезут бесчувственных мужей и свалят в углу, подобно поленьям?

На такого полового уставились с удивлением.

Пьянчужкин же сын восклицал:

– Не мука ли адова ваша тяга к проклятому зелью? Не сам ли Сатана запускает свои когти в вашу душу, ею играя, – не гаснет ли последний ум, не просыпается ли зверь, когда плывет земля под вашими ногами?! Нет, не подойду к вам более, не налью вина в ваши стаканы!

Собрал он те деньги, которые ему совали, и обратно протянул:

– Оставьте деткам своим на краюху!

Тем же, кто упал, упившись, и не в силах был подняться, заправил вывороченные карманы и, выведя на улицу, на холодке укладывал.

Прознал про то трактирщик:

– Пошел вон с глаз моих! Не будет от тебя никакого толку!

7

Хозяин магазина его учил:

– Смотри перво-наперво, кто перед тобою – ежели из благородных – стелись, ибо нет никого дороже таких покупателей! Пол мети перед гостем таким, выкатывай товар не мешкая. Иное дело – чернь уличная, мужики лапотные, их бабы глупые – не стесняясь, на них покрикивай, бросай товар на весы без всякого смущения. Цену тверди им твердую, сам же гирьку незаметно подкладывай. В долг давай с тем, чтоб вернули втрое! Этих можно гнуть, то – пыль завалящая, с них бери без всякой жалости.

И поставил малого за прилавок.

Пришла вдова и заплакала: у нее семеро сидят по лавкам, кушать просят. Стала вымаливать хоть зачерствелых крошек. Алеша дал ей муки, дал сахару, налил масла – денег же не спросил: