Читать книгу "Даже для Зигги слишком дико - Сильвия Симмонс"

За соседним столиком таможенник и девушка интимно склоняются над чемоданом, их волосы почти соприкасаются. На неожиданно громко произнесенное «Почему ты меня никогда не полижешь — как Спайк?» они разом поворачиваются, словно сросшиеся головами сиамские близнецы.

— А твои родители по-прежнему живут в Финсбери-парк? То есть твой отец… Приношу соболезнования по поводу кончины твоей матери — читал в газете. Ты и прилетел, разумеется, на похороны. Впрочем, ты наверняка переселил их в более приличный район. По-моему, любой район приличнее Финсбери-парк! Мы сами давно оттуда уехали, перебрались ближе к Хитроу. Я зарекался жить в пригороде, но никогда ведь не знаешь, как жизнь повернет. Человек ко всему привыкает. Мы переехали после рождения нашей младшенькой, Скарлетт. Назвали не в честь Скарлетт из романа, а в честь героини твоей песни. Так жена захотела. Только недавно она призналась, что даже написала тебе письмо и просила быть крестным отцом девочки. Говорит, ты ей ничего не ответил. Возможно, даже письма не получил. Впрочем, тебе таких предложений делают миллион в месяц. Небось держишь платных церберов, которые глупые письма до тебя не допускают и следят, чтоб всякие неумытые в твою жизнь не лезли, не похабили ее своими наглыми желаниями, не отравляли воздух своими банальными испарениями. Любопытно, Батток, какой видится жизнь оттуда, сверху? Какими кажемся оттуда мы?

Набегает толпа из эконом-класса — с горками неказистой поклажи на тележках. Они таращатся на Спайка, переглядываются, его имя шелестит между ними снова и снова. У самого же Спайка голова вот-вот лопнет от боли, словно это и не голова вовсе, а стиральная машина, в которой вертится тысяча мешков с грязным бельем.

Из угла чемодана таможенник выуживает книгу и читает вслух ее название: «Жизнь и как ее перетерпеть». Его лицо вдруг наливается кровью.

— Ну дела! — говорит он с тяжелым вздохом. — Если ты недоволен жизнью, то чего ожидать нам, простым смертным! Ты ведь всего достиг, Батток. Блаженствуешь безмятежно, как ребенок миллиардеров. И я рад за тебя. Повезло так повезло. Улыбнулась госпожа удача. Дай тебе Бог и дальше всего хорошего…

Красными трясущимися руками таможенник начинает запихивать вещи обратно в распотрошенный чемодан.

И вдруг в гудящей голове Спайка с сумасшедшей ясностью всплывает во всех подробностях картинка из прошлого. Так, словно он видит ее на развороте журнала. Он сидит в спальне Задаваки. На новом ковре цвета электрик с полосками красного, черного и желтого. Его взгляд упирается в ветхие обои на стене — допотопные комичные «Звери в джунглях». Задавака травит, что эти обои нельзя менять: дом старинный, охраняется как исторический памятник, и обои — тоже памятник. Впрочем, обои почти не видны за бесчисленными плакатами «Битлз», «Стоунз», футбольного клуба «Арсенал» и чудовищных размеров картой обоих полушарий. Соединенные Штаты на карте закрывает самодельная афиша «Мировое концертное турне Задаваки Дэйвса, 1965 год». На этажерке стоят виниловые пластинки. И проигрыватель — предмет лютой зависти Спайка. У его родителей денег на проигрыватель не хватает. Задавака полулежит на постели и наяривает на дешевенькой акустической гитаре. А Спайк, прислонившись спиной к стене, восседает на полу и выбивает ритм на крышке от «Монополии». Снизу доносятся вопли отца Задаваки, который требует прекратить этот поганый шум, иначе он поднимется и надерет поганым мальчишкам их поганые уши. У Спайка что, своего дома нет? Вот и шли бы безобразничать туда!.. А дома у Спайка мама уже сварила обед. И когда Спайк прибежит, квартира будет полна веселых запахов свинины и соуса, и мама погонит его накрывать — отец раскричится, если придет домой, а стол не готов. Бедный папа. Как им всем жилось и выживалось всё то долгое время, что он их не видел?

Спайк протягивает по-над столом сочувственную руку.

Но таможенник решительно уклоняется.

— У меня всё в порядке. Не советую лишаться из-за меня сна. Чтоб оставаться огурчиком, тебе надо много спать. Ты уж меня извини, что я на тебя наехал и вдобавок нюни распустил. Переработался. Тяжелая неделя. Ночные смены. Солнца не вижу, одни лампы дневного света. Словом, разваливаюсь на глазах. Кровь бежит по жилам всё медленнее и медленнее. Ударь меня сейчас кулаком — я, кажется, не отлечу, а просто сомнусь, как муляж из папье-маше. А если меня перевернуть вверх тормашками — посыплется всякая пыльная дрянь, как из пылесосного мешка.

Знаешь, Батток, что самое страшное? Самое-самое страшное? Бессильно наблюдать за тем, что с тобой приключается. Это как во сне, когда тебя разрезают на куски, а ты парализован и ничего против этого сделать не можешь. Глядишь на то, что с тобой делают, и отлично понимаешь, чем всё это кончится, но ничего, совершенно ничего сделать не можешь.

Таможенник захлопывает чемодан и проворачивает колесики цифрового замка.

— Ну вот, всё. Передай от меня привет папаше. Даже не верится: Спайк Матток, один из нас, и вон куда выметнулся!.. Чудеса. Моя благоверная и девочки будут на седьмом небе от счастья, когда я расскажу им про нашу встречу.

Он снимает чемодан со стойки и ставит его на пол.

— Автограф-то дашь?

Счастливый конец

Из моей записной книжки

Где-то читала, что Бодлер однажды пришел домой со склянкой дорогих духов и дал понюхать их своей собаке. С отвращением отскочив, та сердито облаяла флакон. «Да, — сказал Бодлер, — принеси я тебе кусок дерьма, ты бы скакала от радости и весь его изнюхала, а потом бегала бы по городу с мечтой найти и лизнуть жопу, из которой произошло это дерьмо. А тому чудесному, что я предлагаю, ты готова перекусить горло. Ты как моя публика — и отныне я буду потчевать вас только дерьмом».

— Пятнадцать минут славы для каждого? Всего пятнадцать минут? — со смаком говорил в выносной микрофончик сотового телефона глава репертуарного отдела, большой любитель потрепаться и пофилософствовать на публику. — Чушь собачья, дружище! Каждый человек в будущем заимеет собственный персональный телеканал, посвященный только его жизни!

За спиной его называли Маленький Будда или, короче, Эм-Бэ.

Он был такой юный пухлый толстячок с совершенно детской застенчивой улыбкой на совершенно детском лице, что создавалось впечатление: вот простодушный волшебник, который запросто, из одного каприза, убьет тебя и возродит в виде прекрасного принца… или навозного жука.

Собственно говоря, он и был таким волшебником — в музыкальном бизнесе глава репертуарного отдела фирмы грамзаписи есть главный превращатель в прекрасных принцев или в навозных жуков.

Говоря в микрофон, Маленький Будда доброжелательно улыбался нынешнему предмету его магического искусства — очередному претенденту на возвращение на сцену.

Претендент сидел на стуле прямо, напряженно.

А Эм-Бэ полулежал в огромном кожаном кресле, положив ноги на край своего неоглядного письменного стола. Под одному ему слышную мелодию Маленький Будда покачивал жирными бедрами, словно толстая домохозяйка в гимнастическом зале.