Читать книгу "Агробление по-олбански - Ильдар Абузяров"

Когда в участке оформили труп и уже собирались передать бумаги в канцелярию, Жан попросил положить папку ему на стол.

– Родственников оповестили?

– Нет, месье, это невозможно.

– Что, нет родственников?

– По-видимому, нет.

– Хорошо, я сам займусь этим.

Все дела, связанные с глупой смертью, Жан рассматривал самолично. Как и Монтень, он считал, что вера есть нечто запечатлеваемое в нашей душе. То же самое и со смертью: чем она глупее, тем запечатлевается ярче. Потому что не бывает случайных смертей.

Полицейский по долгу службы, словно хороший актер, обязан вживаться в образ жертвы и смотреть открытыми глазами. Прямо.

Не так, как ищейки всюду суют свой нос. А просто открытыми глазами. Прямо. Это важно, как важна смерть близкого тебе человека.

Инфаркт под воздействием очевидного. Душа привыкает к простым предметам. А тут бац – оп-паньки. В любом случае инфаркт тверже, чем сердце.

Жан развязал ветхие от старости шнурки папки и стал нащупывать самый твердый лист-фотографию. Обычно это фото жертвы, но сейчас на снимке была запечатлена целая группа – школьный класс.

Кроме того, что два лица обведены синим маркером и соединены красной линией, ничего особенного. Обычные подростки. Мальчик и девочка. Она и некто с русыми прилизанными волосами.

На обратной стороне обычные цифры.

– Слушай, Пьер, на школьной фотографии ты нашел ту девушку?

– Конечно, месье.

– И что, ее лицо уже показано в новостях?

– Да, месье.

– Отлично, теперь зайди ко мне. Нужно будет сделать фотоувеличение одной безделицы. Может, она нам поможет как-нибудь.

На ярком свитере молодого человека – третий слева в верхнем углу – Жан обнаружил значок, полуприкрытый бантом девицы.

Значок против сердца…

– Месье, – после паузы сказал Пьер, – мы нашли ключик-амулет около ванны. Кажется, это ключик от сейфа, и она носила его на шее.

– Что-нибудь еще?

– Да, те цифры на обратной стороне фотографии – скорее всего телефоны или коды.

– Отлично.

Париж в июне – настоящее сумасшествие. Жан уже было достал из шкафчика свой вельветовый пиджак, дабы не спеша отправиться на блошиный рынок, где несколько рядов занимали торговцы значками, как его помощник Пьер сообщил об ограблении филиала «Банк-де-Франс».

Поставив маячок-«мигалку» на крышу черного «Рено», Жан пулей вылетел на бульвар Пале-Рояль.

Машина была раскалена, и руль обжигал руки, прежде чем кондиционер остудил его.

– Началось! Скоро будет как в Албании, – выругался Жан, отдергивая руки от раскаленной баранки. – Из-за этого финансового кризиса столько черноты повылазило.

Он только что чуть было не сшиб негра, обвешенного с ног до головы, словно амулетами, маленькими эйфелевыми башнями. Интересно, как бы смотрелся почерневший труп этого города, будь на его на гигантской груди столько эйфелевых башен?

В просторном операционном зале уже было полно полицейских, и двое из них держали под руки, как выяснилось, преступника – очень высокого, скорее, впрочем, длинного, чем высокого. К тому же голого.

Одна из служащих банка в диком возбуждении, захлебываясь, пила из стакана воду и пыталась пересказать какую-то чушь:

– Этот тип, месье, он к нам ходит круглый год. И все ку-ку. Каждую неделю ку-ку. Ку-ку, девочки, ку-ку.

Жан заглянул в глаза придурку. То же самое сделала и служащая. «Крыши у них, что ли, поехали?» – подумал Жан.

– Я же вас предупреждала… что это такое… – засеменила языком служащая, – кто так здоровается? Что за безобразие… Я же вам говорила: не кукуйте здесь!

– Так, все, хватит, – остановил ее Жан. – Сержант, задокументируйте, кто и при каких обстоятельствах задержал преступника.

– Я! – гордо заявила все та же служащая. – Месье, как только он вошел весь голый, ну и опять: ку-ку – и вдруг запрыгнул на стойку перед кассой, как петух, пролез сквозь решетку – и к сейфу…

– Объясните месье Пьеру, – попытался вежливо прервать ее Жан.

Когда сумасшедшего выводили и сажали в машину, Жан краем уха слышал, как служащая рассказывала, что она, схватив за ногу преступника, в течение тридцати семи минут удерживала его болевым приемом.

От всего услышанного Жан почувствовал боль в области печени. Дай бог, температура была тридцать семь.

– Хороша женщина? – спросил Жан у Кукушки.

– Хороша, – смутившись, ответил тот.

По глазам Жан увидел, что в башке этого парня происходит то же самое, что и в его собственной.

Да, они оба влюбились – в женщин, им уже недоступных.

– А почему голый пришел? Чтобы лица никто не запомнил?

– Чтобы произвести впечатление! – гордо дернул бровью горе-грабитель.

– Кукушка, Кукушка, сколько будешь сидеть? – спросил Жан.

Когда солнце, словно сырой желток из разбитой скорлупы дня, коснулось языка Эйфелевой башни, Жан прогуливался между пустеющими рядами филателистов и разглядывал марки с балеринами, космонавтами и женщинами времен Ренессанса.

Инстинктивно же он искал птиц, особенно кукушек, и он их нашел – уже после того, как торговцы значками подсказали ему страну производителя значка – Россию. Два араба, менявшие валюту по сходной цене, пытались всучить Жану австралийские доллары. Фальшивку.

Если взять вышедшие из обращения аргентинские аустралии и отрезать боковую полосу с надписью: «Аргентинский банк», то остается лишь наименование банкнот, очень похожее на название страны.

Так время разделяет день и ночь, так солнце достигает Австралии.

Всё в этом городе, не только арабы, но и день, и ночь, – сплошь фальшивомонетчики.

Инфляция, обменные пункты в банках. Ночью жизнь становится дороже.

Жан сидел в русском кафе на Монмартре и размышлял о прошедшем дне: что он сделал? – поймал сумасшедшую Кукушку, упек в больницу. Чуть было не сжил одного чернокожего с белого света. Отправил двух нищих арабов-скворцов назад в Африку, хотя осень еще не наступила. Глубоко порочный город глумился над чистой природой человека. Нравственная проблема в духе Достоевского и Монтеня. Жан вспомнил, как в детстве в его родном городке Сен-Жю-ан-Шасе посещал уроки русского языка, которые давал эмигрант, бывший офицер Красной армии, убежавший в американский сектор. Он-то и читал им Чехова, Толстого, Достоевского, рассказывал о Сталине.

В кафе музыканты в красных рубахах, в жилетах и с кушаками играли на скрипках «Цыганочку». Аккомпанировали ярко накрашенные девицы.

И почему в этом городе о любви поют кукушки, а не соловьи?