Читать книгу "Белые раджи - Габриэль Витткоп"

Ветроупорная лампа, которую зажег Крукшенк, резко высветила черты Джеймса, тем самым его состарив: на лице читался странный восторг или, во всяком случае, властность, от которой невозможно укрыться.

«Странно, - подумал Темплер, - ему уже тридцать два, а он до сих пор ничего не совершил».

Мисс Анджела Бердетт побледнела. Подойдя к висевшей в будуаре виконтессы Уинсли гравюре и надеясь увидеть Амура и Психею, она обнаружила французский эстамп с изображением юной особы на биде:

Красавицы, вы рождены

Любить и нравиться должны,

С сей Шлюхи вы пример берите –

Свой садик в чистоте держите!

Прежде мисс Анджела Бердетт не ведала о существовании подобного предмета мебели, но знание французского и красноречивость картинки в мгновение ока раскрыли ей весь ужас положения. Какая неслыханная непристойность!

— Я буду готова через минуту, моя дорогая Анджела, - бросила Сплетница; горничная как раз надевала на нее фиолетовую атласную шляпку. - (Осторожнее вставляй шпильки, Шарлотта.) Уверяю вас, мы не опоздаем, хоть я и ненавижу приходить на похороны раньше времени. (Уложи вуаль поизящнее, дитя мое.) Ах да, бедняга мистер Брук. Всегда такой приветливый. Миссис Брук будет очень одиноко, особенно теперь, когда Маргарет вышла замуж. (Нет, только не эти перчатки - ты же прекрасно знаешь: они чересчур фривольны для такого случая.) Разумеется, какая-то зараза, которую он привез когда-то из Индии. Только бы на кладбище не было слишком зябко: священники - большие любители поболтать... Я готова, моя дорогая, мы можем идти.

Обе сели в тильбюри мисс Анджелы - крайняя худоба и вытянутое лицо придавали этой двадцатидвухлетней особе печальную элегантность. Хотя кожа у нее и не была зеленой, сама она напоминала редкий и дорогой сорт огурца. Мисс Анджела была пятой и последней дочерью сэра Фрэнсиса Бердетта, который выступал в Парламенте за свободу слова, освобождение католиков или отмену телесных наказаний в армии, но не любил смеяться сам и когда при нем смеялись другие. Его семейство, иногда приезжавшее на воды в Бат, отличалось весьма необычными родственными связями. Томас Кауттс, дед Анджелы, в семьдесят четыре повторно женился на актрисе из «Друри-лейн» (между прочим, близкой подруге Сплетницы), а та, овдовев, вышла замуж за герцога Сент-Олбанского. Эта побочная бабушка завещала огромное состояние Томаса Кауттса самой младшей внучке, оговорив, что та должна будет присовокупить к имени Бердеттов имя и герб Кауттсов: впоследствии внучка получила на это королевское разрешение. Мисс Анджела старалась подражать отцу - с завидным упорством осушала болотистые островки, помогала при необходимости земледельцам, добывала лодки пострадавшим ирландским рыбакам и занималась благотворительностью с той грустной заботливостью, с какой сооружают адскую машину. Она хорошо знала, чего хочет, а также понимала, что гигантское наследство герцога Сент-Олбанского однажды сольется с тем, которое у нее уже имелось, и тогда она начнет строить церкви, основывать миссии и епархии. Далеко. Везде. По всему свету.

Кладбище заполнилось сливками общества. Шел дождь, и земля с негромким хлюпаньем засасывала обувь. В больших лужах из полированного серебра отражались плывущие тучи и перевернутые участники похоронного шествия с обрезанными ногами и поникшими головами - они протискивались меж толстыми гранитными крестами, склонившись, точно пьяницы. На холодных облачках вылетавшего из уст пара возносились молитвы. Порывистый ветер изредка раскачивал голые вербы, колыхал вуали и шарфы. Могилу обступили Эмма и преподобный отец Джонсон с двумя мальчиками, причесанными под детей Эдуарда, а также Маргарет и преподобный отец Сэвидж. Миссис Брук опиралась на руку Джеймса - ее птичье лицо, такое маленькое в обрамлении огромных черных мехов, осунулось от рыданий. На фоне плаща Джеймс казался еще бледнее. Стоя рядом с гро-34 бом, он, казалось, составлял с ним одно целое и был Хароном этой барки, тогда как угрюмые люди отдавали швартовы.

«Какой красивый, - подумала мисс Анджела. Он был единственным из Бруков, с кем она еще не познакомилась. - Какой красавец...»

В бутафорских готических развалинах, напоминавших театральную декорацию, собравшиеся высказывали соболезнования: голоса звучали до неприличия громко, а длинная траурная вереница рывками продвигалась вперед. Берил Йетс сопровождала свою мать. Она давно уже не видела Джеймса и, заметив его, оцепенела, подобно кораллу, о который плещутся волны, а затем ревущие валы понесли девушку к нему и выбросили ее безжизненное тело на берег. Внезапно она почувствовала, что жива и с каждым шагом подходит все ближе. Остановившись, без единого слова взяла его за руку, и Джеймс вдруг избавился от прежней неловкости, стеснения и бесплодного, пагубного стыда. Он вовсе не обрадовался, а, скорее, опечалился и горько пожалел о том, что не любит Берил. Сама того не ведая, она говорила одними глазами: «Посмотри на меня - такую же земную и смертную, как ты». Эхо этих невысказанных слов поглотили могильные плиты.

После раздела семейного наследства Джеймс получил тридцать тысяч фунтов – значительная сумма по тем временам. Три месяца спустя он купил у преподобного Т. Д. Лейна, члена Королевской яхтовой эскадры, стосорокадвухтонную шхуну «Роялист». С тех пор, как Джеймс плавал на маленькой яхте с небольшим водоизмещением, он добился больших успехов в навигации и все лето курсировал вместе с Джонсонами вдоль британских берегов. То было веселое путешествие с солнечным конфетти в тени соломенных шляп, пикниками и рыбалкой, сюрпризами и розыгрышами. Джеймс любил Джонсонов и их детей. Смех не смолкал.

В начале 1838 года ему захотелось уединиться и подготовиться к большому путешествию вокруг всей Азии. Поставив «Роялиста» в док, он снял в Гринвиче скромную квартиру для себя и своего слуги. Окна выходили на складской двор, а лестница оказалась крутой, точно корабельный трап: если приподняться на цыпочках, можно коснуться рукой балок. Гринвич, или приглашение к путешествию. В этом дворянском городе на газонах лежали тени георгиевских колоннад, а к небу обращали свои скорбно-восторженные лики серафимы Сент-Элфиджа. Был еще и другой город - с матросскими притонами, канатными заводами и одноэтажными лавчонками близ Исполнительного дока. Всегда притягивавший литераторов и моряков Гринвич прекрасно подходил для того, чтобы погрузиться в рассказы о путешествиях. Джеймс перечитывал Раффлза. Со страниц, которые граф Виндзорский Георг посвятил Борнео, он узнал о малоисследованном сказочном острове, асимметрично разрезанном водоразделом, с которого сбегали, змеясь по высоким тропическим джунглям, бесчисленные охристые реки, впадая затем в мангровые болота. Он представлял себе громадную, покрытую непроходимыми лесами территорию: барабан в чаще призывал на охоту за вражескими черепами даякских воинов с плюмажами из перьев калао[12]. Непонятная и диковинная страна с сущим адом оловянных копей, золотыми залежами и малайскими сановниками, без конца запускающими воздушных змеев. Когда в 1814 году Голландия получила обратно почти все свои владения (по договору столь же ненадежному, как и тот? который она была вынуждена подписать вначале), Борнео попросту обошли молчанием, и его статус оставался неопределенным. Опираясь на предоставленные в Британском музее и Адмиралтействе документы, Джеймс написал небольшое исследование, которое затем появилось в «Атенеуме» и вызвало страшное беспокойство у нидерландских служб. Поговаривали даже о попытке британского захвата, и в посольствах бродили безумные слухи, разжигаемые Опиумной войной.