Читать книгу "Любовь уходит в полночь - Барбара Картленд"

Ксения выдохнула:

— Как это трудно — представить, что ты дочь короля, мама…

— Ох, я об этом давно забыла! И ты тоже должна забыть, — с нажимом проговорила миссис Сандон.

— Ну уж нет, нет и нет! Я совсем не хочу забывать, что ты дочь короля! А я… — она упрямо тряхнула рыжими, как у матери, волосами, — я хочу об этом помнить. Всегда. Теперь-то я знаю, почему ты держишь себя с таким достоинством! Почему в тебе столько… как его… шарма! И почему папа дразнит тебя насчет твоего аристократического профиля. Он ведь часто подтрунивает над тобой, а? Признавайся!

Ксения вскочила и подбежала к зеркалу.

— Нос у меня такой же, как у тебя, смотри какой ровный! — Она потеребила кончик. Миссис Сандон наблюдала за ней. Она откровенно любовалась дочерью. И понимала, что дочь — точная ее копия: такой она и была в свои юные годы. — И вообще, я очень похожа на тебя: волосы — рыжие… глаза — зеленые… А вид у меня — тоже аристократический, — не унималась Ксения.

— Надеюсь, ты всегда будешь вести себя так, как подобает особе королевской крови, — сдержанно ответствовала миссис Сандон. — Это означает быть гордой и смелой, тактичной и внимательной к окружающим.

— То есть быть такой же, как ты! — согласно кивнула Ксения. — Я попытаюсь, мама. И я такой буду, честно. Все это так здорово!

— На самом деле не очень, — со вздохом ответила миссис Сандон. — И помни, Ксения, никому ни слова о том, кто я такая. Мой отец и моя мать, когда была жива, вели себя так, будто я умерла. Пусть для всех, кто меня знал, так и будет.

Голос матери дрогнул, и Ксения, расчувствовавшись, подскочила, чтобы обнять ее.

— Ну что ты, что ты, мама! Мамочка, родная, милая, самая красивая и умная мама! — быстро и горячо зашептала она, пряча лицо у матери на груди. — У тебя есть папа и я, и мы тебя очень, очень любим! Ты для нас самая главная, ты для нас — первая! Слышишь? И всегда такой и была.

— Ах ты, чуткая моя девочка! — сдержав подступившие слезы, сдавленным голосом ответила миссис Сандон. — И поверь, Ксения, куда лучше жить в любви и согласии, но с небольшим достатком, чем в самом богатом дворце, но среди равнодушных к тебе людей, кому невдомек, что делается в твоем сердце, кому безразлична твоя душа.

Как же вспомнились Ксении эти слова, когда она попала в роскошный особняк Беркли Тауэр — мать говорила ей сущую правду: когда нет ни любви, ни понимания между людьми, жить им совсем не радостно. — Бог мой, ветреница, да где тебя носит! — фырчала в очередной раз миссис Беркли, когда Ксения приносила ей какую-то вещь по ее требованию, а вещь эта пряталась неизвестно где.

— Она была на самом верху, на чердаке, в куче разного хлама, — искренне оправдывалась Ксения. — И чтобы ее найти…

— Да тебя, дорогая, только за смертью и посылать! Сколько времени ты прокопалась? — недовольно отвечала ей миссис Беркли. — В твоем возрасте можно быть попроворнее! По лестнице можно и бегом взбежать. И бегом же спуститься.

Ксения хотела было сказать какие-то слова в свою защиту, но промолчала. Какой прок в оправданиях? Тем, кто прав, все равно окажется миссис Беркли. И отыщет изъян во всем, что сделает Ксения, как бы она ни старалась. Ведь, случалось, миссис Беркли выговаривала ей за то, что она носится вверх и вниз по ступенькам, подавая этим дурной пример слугам…

Ночью, лежа в просторной, удобной спальне, которую ей предоставили в Беркли Тауэр, ибо спальня эта соседствовала со спальней хозяйки и миссис Беркли в любой момент могла потребовать к себе компаньонку, Ксения скучала по своей домашней крохотной спаленке со скошенным потолком.

Там, за оконными створками, выглядывавшими из-под соломенной крыши, ей казалось, что мир вокруг полон солнца и радости.

И вдруг — ничего не стало. Она помнит ту спаленку, но забыла о радости, забыла о солнце. Где это все? Она совсем одна в недобром к ней, холодном, враждебном мире…

— Да ты не слушаешь меня, голубушка! Изволь наконец отвечать! — как сквозь вату, донесся до нее голос распалившейся от возмущения миссис Беркли. — Простите, простите, — скороговоркой пробормотала Ксения, очнувшись от воспоминаний. — Эти колеса так сильно стучат, такой стоит шум в ушах, я просто…

— Я говорю о ручном багаже! В третий раз, дорогуша, заметь! В Дувре нужно будет проявить особую бдительность! На всех вокзалах полно воров! И я не хочу, чтобы, пока ты витаешь в облаках, кто-то прибрал к рукам мои вещи. В Дувр приезжает столько иностранцев, а что касается их… — миссис Беркли не закончила фразы, но лицо ее выражало все, что она хотела сказать о жителях континентальной Европы.

— Я буду очень внимательна, — виновато пообещала Ксения.

— Надеюсь. — Миссис Беркли поджала губы и посмотрела в окно. — В конце концов, мне стоило немалых денег оплатить тебе эту поездку со мной!

— Понимаю. — Ксения смиренно потупила взгляд. — И я вас уже благодарила за это. Благодарю еще раз, миссис Беркли!

— Да уж! И что мне твоя благодарность? — Миссис Беркли махнула рукой. — Одно только твое платье мне влетело в круглую сумму. Однако я не могу возить с собой компаньонку одетой, как уличная попрошайка.

Это не было правдой! И это было так оскорбительно слышать! В лицо Ксении ударил румянец, но она научилась не отвечать на подобные унижения.

Миссис Беркли изощренно высмеивала те платья, какие носила Ксения, пока не начала жить в Беркли Тауэр. Платья были из недорогой ткани, но шила их Ксении мать, а вкус у нее был безупречный, фантазия — неисчерпаемой, руки — на зависть самой умелой портнихе. И эти платья чрезвычайно шли Ксении — обе они, мать и дочь, очень радовались каждой такой обновке, а отец по-доброму над ними посмеивался: «Мои милые обезьянки!»

Миссис Беркли купила ей несколько строгих черных нарядов, но через пять месяцев траура велела избавиться от всех черных вещей.

— Мне не нравится этот цвет! — тоном, не терпящим возражений, объявила она. — Кроме того, в черном ты выглядишь театрально. Антигона! Медея! И это при твоей-то анемичной коже, да с такой вызывающе огненной шевелюрой. Что-то надо делать с тем, как ты выглядишь. Пожалуй, я возьмусь за тебя всерьез!

Размышляя, почему миссис Беркли ассоциирует ее с Медеей и Антигоной — они не обязательно должны носить только черное! — Ксения послушно и в глубине души с радостью стала носить свои прежние платья. Наверное, черное — это личные ассоциации миссис Беркли в отношении античных трагедий, решила Ксения. Но Антигона — это и символ любви к родителям, а Медея, кроме всего остального, — волшебница… Что ж, это совсем не обидно… Но спорить Ксения не взялась, промолчала, углубившись в то, что рассказывала ей мать об античности — а рассказывала она ей очень многое. Однако миссис Беркли не унялась — стала насмешничать еще больше, а потом одно за другим принялась покупать ей платья — одного цвета, другого, всяких оттенков — взамен всего старого, шитого Ксении мамой. И, разумеется, требовать благодарности за заботу о «гардеробе сиротки, ты только взгляни на эту цветочную клумбу!».