Читать книгу "Безнадежно одинокий король. Генрих VIII и шесть его жен - Маргарет Джордж"

— Нет. Какой мне прок в вашей смерти, если Екатерина поднимет против меня восстание?

Я сжимал в руке письмо дочери, думая о том, как жесток мой отказ, и почти ненавидел себя за это. Разрешение быть с матерью порадовало бы Марию, вероятно, та вылечила бы ее. Меня вынуждали играть роль злодея, и все потому, что я знал то, чего не ведали другие, и на мне лежала ответственность за благополучие целого королевства, а не только одного из моих детей или подданных.

— Екатерина лишь исполнит материнский долг… — начал Шапюи.

— О господи, она не так кротка, как вы думаете!

Я приказал принести мою личную шкатулку с письмами, открыл ее и вынул объемистый пакет. Эти документы мне передали агенты Кромвеля три дня тому назад. Нет никаких сомнений в их подлинности: я отлично знаю как почерк Екатерины, так и ее отчаянную смелость. Я протянул послу бумагу.

— Ознакомьтесь с этим посланием. Оно доказывает ее предательские намерения.

Недавно я сам с горечью читал его.

Екатерина писала Папе, что само по себе являлось нарушением закона, запрещавшего обращаться в Рим. Но это еще полбеды. В письме содержался призыв к иностранному вторжению в нашу страну:

Вашему Святейшеству, как и всему христианскому миру, известно, что творится в Англии. Огромная обида нанесена Господу, и разразившийся мировой скандал навлек ужасное осуждение на Ваше Святейшество. Если средства избавления от торжествующего порока не найдутся в скором времени, числа не будет погибшим душам и замученным святым.

— «Если средства… не найдутся в скором времени…» — тихо процитировал я письмо Екатерины. — Иными словами, она умоляет па… епископа Римского побудить Карла и Франциска вторгнуться в Англию, дабы обеспечить отлучение от церкви и интердикт, коими он покарал нас. Она же призывает, Шапюи, свергнуть меня. Свергнуть с трона «любимого супруга», коему она клялась во всем «подчиняться». Вопиющая измена!

Гнев сменился печалью, порожденной двуличностью Екатерины. Она притворялась святой, божественно честной… но она тоже полна лжи!

Ложь, ложь! Все изолгались! Меня окружают лжецы.

— Неужели никто не говорит мне правды? — взревел я.

— Она говорит, — сказал посол, показывая на письмо Марии.

— О, я верю, что она действительно больна. Сомневаюсь я в том, что Екатерина и ее приспешники — включая вас, мой дорогой императорский лакей, — ограничатся заботами о здоровье Марии. Нет, она останется там, где ей надлежит быть. Екатерина даже не поинтересовалась, где находится ее дочь. Еще бы, она ведь не может говорить с теми, кто забывает величать ее королевой! — резко бросил я и уже другим тоном прибавил: — К Марии я отправлю доктора Баттса. Уж он-то быстрее всех найдет целительные средства, если таковые существуют.

«А заодно с ним пошлю и экзорциста, — подумал я, — в наряде фармацевта. Для полного выздоровления ей понадобятся его услуги».

От досады и разочарования лицо Шапюи побагровело. Он потянулся за посланием.

— Письмо останется у меня, — произнес я.

Мне не хотелось говорить, что я собираюсь отдать его придворному экзорцисту. Шапюи наверняка счел меня презренно мелочным. Что ж, пусть думает что угодно. Неведение оградит его от опасности.

Анна далеко протянула свои ядовитые щупальца. Теперь в них угодила Мария. Я не сомневался, что вскоре недуг постигнет и Екатерину. Но всего через три дня меня ожидало другое страшное потрясение: из Виндзора пришло известие о том, что Генри Фицрой начал кашлять кровью.

Если молитва способна победить черную магию, то я спас его в ту ночь, поскольку молился с неведомой мне доселе пылкой и проникновенной верой.

* * *

Итак, настало время открыть завесу тайны над ужасными злодеяниями. Пора сокрушить Анну. Через два дня на празднестве…

И что же там произойдет? Я не строил планов и не знал точно, какое оружие окажется у меня под рукой.

III

Вечером Михайлова дня последние лучи солнца долго озаряли небеса, словно светило не желало передавать бразды правления ночному мраку на грядущие двенадцать часов. Я стоял, наблюдая, как угасает закат. По сравнению с ним Большой зал сиял ослепительно. Приготовления к празднику завершились.

* * *

Я должен был войти в зал последним. Благодаря зеркальным отражениям его великолепное освещение приобрело голубоватый оттенок. Безжалостно резкий свет, сужая зрачки до размера булавочной головки, вдобавок отвратительно подчеркивал морщины на лицах.

Анна направилась ко мне. В ее наряде оригинально сочетались белый и черный цвета, граница между ними проходила сверху вниз точно посередине. Ее волосы также стали наполовину белоснежными. Ногти на одной руке были зачернены, на другой — поблескивали белилами. Сегодня я видел Анну впервые с того ужасного вечера в ее покоях, когда она явила мне свою зловещую сущность.

Придворные знали, что мы с ней отдалились друг от друга. Наше резкое отчуждение невозможно было скрыть, и теперь все, замерев, следили за нашим сближением.

Лишь я один не проявлял ни малейшего беспокойства. Колдовские чары уже не могли повлиять на меня, я был недосягаем для ее козней. Женщины, которую я любил, просто не существовало, эта ведьма не имела к ней никакого отношения.

— Милорд, — сказала она и улыбнулась.

Ее зубы… ее кроваво-красные губы… Они навевали смутные, таинственные воспоминания…

— Моя королева.

Наши пальцы соприкоснулись. Согласно правилам церемонии, мы подняли соединенные руки и повернулись к собравшимся. Зачем давать им пищу для пересудов?

По знаку Анны заиграли музыканты. С галереи менестрелей грянули резкие какофонические звуки, скорбные и пронзительные одновременно. Струнные выводили душераздирающую мелодию, но ее приглушал ожесточенный бой барабанов.

— Как вам нравится сие сочинение? — спросила она. — Я заказала его специально для сегодняшнего вечера — зимняя тьма побеждает летний свет.

Никогда еще бесстрашие Анны не проявлялось более ярко: ни словом не обмолвиться о нашем разделении, отчуждении или моем недовольстве, зато небрежно поинтересоваться моим мнением о своеобразном новом сочинении. При всем презрении к ней я восхитился ее смелостью.

— Оно отвратительно, — ответил я, — так же как темнота и порок.

— Тогда сочинение удалось, — заметила она, — ведь ему и надлежало пробудить такие чувства.

— И кто же создатель? Марк Смитон? — ответил я на собственный вопрос.

Она кивнула и предложила:

— Не угодно ли вам занять почетное место? К началу праздника все готово.

Кресло королевы стояло рядом с моим. Значит, уважая мои желания, она решила не участвовать в представлении. Ах, какой же Анна стала покорной и услужливой. Поздно… как ни прискорбно, увы, слишком поздно.