Читать книгу "КПСС у власти - Николай Николаевич Рутыч-Рутченко"

несправедливости, может искусно направить эту стихию на уничтожение всех противников революции и в ходе стихийного взрыва, осуществить главное — захватить власть. Только таким путем «инициативное меньшинство революционной интеллигенции может вывести из тупика Россию», говорил Ткачев, произнося свою речь над гробом Бланки.

Ткачев не верил (и в этом он глубоко расходился с Марксом), что социалистические элементы общества могут в силу диалектики — согласно Марксу — развиваться при капитализме, что социализм вызревает в недрах капитализма. «Социалистические идеалы до тех пор останутся утопиями, — говорил он в той же речи, — пока они не будут опираться на силу, на поддержку власти». И, наконец, он утверждал предельно кратко: «Истинная революционность заключается в том, чтобы овладеть государственной властью»[7].

Таким образом, теория «революционного меньшинства» Ткачева сводится к использованию народного недовольства для захвата власти этим меньшинством. В самом акте захвата власти Ткачев видел основной смысл революционности. То, что захватив власть «революционное меньшинство» уничтожает всех противников, а затем, используя «силу и авторитет власти», вводит социализм, является, конечно, открытым признанием необходимости насилия для введения социализма, тем более, что Ткачев открыто считал все другие пути утопией.

Не только превращая захват государственной власти в главную цель революции, но и считая власть основной самоценностью, Ткачев подчинял этой ценности всё остальное в том числе и внутренние взаимоотношения в «революционном меньшинстве».

Ленин в своей основной работе «Что делать?» (недаром она перекликается с главной работой Чернышевского, что Ленин, по свидетельству Н. Валентинова[8], сделал вполне сознательно) ставит задачу создания дисциплинированной, замкнутой партии «революционного меньшинства, партии, поставившей себя в осадное положение в кулаке». Для того, чтобы оправдать создание такой партии с точки зрения марксизма, связать свою партийно-организационную доктрину с доктриной Маркса, Ленин приписывает, а потом и присваивает своей небольшой группе профессиональных революционеров, название «передового отряда пролетариата», «авангарда пролетариата».

Это, никогда не проверяемое никакими демократическими голосованиями утверждение и является тем новым элементом, оказавшимся необходимым Ленину для связывания марксистской доктрины с лево-народническими организационными принципами.

Не будем приводить здесь ни многочисленных цитат из ленинской брошюры «Что делать?», ни бесконечных свидетельств, характеризующих большевистскую группу, как принявшую в основном организационные принципы «осадного положения в кулаке».

В качестве лишь одного из многих примеров, приведем впечатления известного большевика Ольминского при столкновении с ленинской группой уже на первых порах своей работы в РСДРП. Вскоре после II съезда партии, Ольминский, как он пишет «… проникся сильнейшим предубеждением против большинства за его бюрократизм, бонапартизм и практику осадного положения»[9]. Впоследствии примирившийся с большевизмом Ольминский в первой фазе борьбы меньшевиков с большевиками заявил, что он не может «подвергнуть себя тирании осадного положения, подчиниться требованию „слепого повиновения“», «узкому толкованию партийной дисциплины», возведению принципа «не рассуждать» в руководящий принцип; признать за высшими учреждениями (партии. — Н.Р.) «власть, приводить свою волю в исполнение чисто механическими средствами …»[10].

Таким образом, Ленин пытался со времени раскола с меньшевиками в 1903 году создать из партии спаянную группу «истинная революционность, которой заключалась бы в том, чтобы овладеть государственной властью».

«Революционная диктатура», на которой настаивали левые эсеры, происходила из тех же источников, из того же крайнего крыла народничества, откуда Ленин черпал свою страстную волю к насильственной революции даже тогда, когда в стране был установлен демократический правовой строй. Вот почему при защите этого положения Ленин не постеснялся печатно заявить, что из 10 тысяч человек, которые читали или слыхали об «отмирании государства, 9990 совсем не знают или не помнят что Энгельс направил свои выводы … не только (выделено Лениным. — Н.Р.) против анархистов. А из остальных десяти человек, наверное, девять не знают, что такое „свободное народное государство“ и почему в нападении на этот лозунг заключается нападение на оппортунистов»[11]. Несколькими строками дальше Ленин признает, что лозунг немецкой социал-демократии — «свободное народное государство» и был лозунгом демократической республики. Все самоуверенные утверждения о том, что среди 9999 (все, кроме Ленина!) «не знают или не помнят» работ Маркса и Энгельса, понадобились Ленину для того, чтобы обосновать допустимость насильственного захвата власти тогда, когда установление в России самой демократической, свободной республики стало историческим фактом.

И, несмотря на все это, по традиции, продолжавшей жить в 1917 году, большевики и левые эсеры рассматривались, принимались в политическом спектре сил революционной демократии как свои люди, как часть целого, как союзник в борьбе с реакцией, чудившейся деятелям 1917 года чуть ли не за каждым углом.

Это отношение выражалось во всевозможной помощи и поддержке, оказанной революционной демократией большевикам в первые месяцы 1917. года и было одной из главных причин, почему из распадавшейся во время войны ленинской группы быстро и сравнительно легко возродилась большевистская партия.

Глава 3

Партия и Февральская революция

Ко времени Февральской революции большевистской партии фактически не существовало. Война, пишет Г. Зиновьев, «повлекла за собой почти полный разгром партии … Партии, как целой организации, в то время не было … Февральская революция застала наш Центральный Комитет частью за границей, частью — в тюрьмах и в ссылке. Партии как бы не существовало; она была разбросана и разбита».

Характеризуя роль партии в Февральской революции Зиновьев в 1923 году говорит: «Она не сыграла решающей роли в Февральскую революцию, да и не могла сыграть, потому что рабочий класс был тогда настроен оборончески..».[12]

Какова была действительная численность партии к этому времени? Для истории установления коммунистической диктатуры в России вопрос этот имеет немаловажное значение и недаром он фальсифицирован и запутан не только в СССР, но и за границей. Как на один из многих примеров того, что даже в условиях свободы в качестве ответа на этот вопрос приводятся самые фантастические цифры, можно указать на объемистую монографию американского профессора М. Файнсода, часто слепо цитирующего наименее ценные советские источники без какого-либо критического анализа. В своей книге профессор Файнсод[13] приводит численность партии на 1 января 1917 года в 23 600 человек, заимствуя эти данные из истории партии Бубнова, вышедшей в XI томе БСЭ 1930 года. Ссылаясь на Бубнова, американский профессор забывает, что в 1930 году фальсификация истории партии шла уже полным ходом, что ясно видно из материалов вышедшего в 1929 году сборника «К пятидесятилетию тов. Сталина», авторами которого были тогдашние члены Политбюро ЦК ВКП(б).

Вопрос о численности партии во время Февральской революции поднимался не раз и раньше.

В своей книге, вышедшей в Берлине в 1922 году Д. Далин, ближайший участник событий и наблюдатель жизни партии 1917 года, ответил на этот вопрос