Читать книгу "Серебряный город мечты - Регина Рауэр"

подаётся мне уже по привычке.

Традиции.

Одной из многих в нашем доме и одной из немногих, что я люблю и соблюдаю, поэтому стакан молока, стоящий на бамбуковом столике рядом с корзиной, вызывает улыбку. Отвлекает на миг от важного вопроса, как и выписывающий вокруг меня пируэты тюль, но… выскальзывающие из пальцев туфли заставляют опомниться.

Выйти на балкон и, обогнув бамбуковое же кресло у столика, встать перед Фанчи и в третий раз с патетикой поинтересоваться о линейке, что нужна мне очень-очень.

И крайне срочно.

— Зачем? — Фанчи интересуется насмешливо.

Отставляет чашку, на дне которой застывает черная и густая гуща, что скоро растечётся по костяному фарфору блюдца, оставит замысловатые узоры на стенках, а Фанчи склонит голову набок, прищурит темно-карие глаза, и увидит что-то большее, чем просто кляксы, кои всегда видела я.

И на кои так ругалась пани Власта: помощницы по хозяйству в приличном доме на кофейной гуще не гадают.

— Нужно измерить высоту каблука, — я сообщаю важно, помахиваю для наглядности туфлями, растолковываю, — «Ястребиный коготь, соколиный глаз» в прошлый раз объявила, что больше десяти сантиметров — это уже моветон для Black Tie[1].

— Поэтому ты решила подстраховаться линейкой?

— Мне нужны доказательства, что тут ровно десять, — нюдовую замшевую пару я гордо водружаю на стол, усаживаюсь во второе кресло и, перегибаясь через ручку, сообщаю по секрету, — и я пообещала пани Богдаловой, что в следующий раз принесу с собой линейку.

— На званный вечер? — Фанчи охает.

Хмурится неодобрительно.

И чёрные линии бровей изламываются, сходятся к переносице.

— Не совсем, — я отвечаю с долей сожаления, — сегодня презентация новой коллекции «Сорха-и-Веласко». Я там буду по работе, но, думаю, пару минут для занимательной беседы со стариной приятельницей пани Власты смогу найти.

— Кветослава…

Вот теперь на лице Фанчи чистый ужас, что даже затмевает обычный укор на моё «пани Власта» вместо «бабушка», и сохранять дальше серьезное выражение лица не получается, я хохочу, глядя на неё.

И свёрнутой газетой по макушке получаю.

— Ты не исправима, — Фанчи укоризненно качает головой.

А я согласно киваю, подцепляю одну из булочек, выуживаю ее из корзинки и, подставляя лицо палящему вечернему солнцу, ем.

Тянусь за молоком, но получаю по руке всё той же газетой:

— Где ты видела, чтобы леди хомячили в вечерних нарядах? И положи мой кулинарный шедевр на место!

— Во-первых, я не леди… — я опасливо отодвигаюсь с кулинарным шедевром, пока не отобрали, смотрю глазами Кота из «Шрека» и бубню с набитым ртом, доказывая, что да, не леди и вообще человек некультурный, — во-вторых, стыдно отбирать у убогих первую и, заметь, последнюю за день еду, а в-третьих, ты мне поможешь с укладкой?

Опасный и по-настоящему важный вопрос я таки озвучиваю, превосхожу по милоте Кота, давлю на жалость, совесть, сострадание, гуманность и любовь, которые у Фанчи точно есть.

Она не может не любить меня.

Даже, если месяц со мной не разговаривала из-за обрезанных волос, расценив сие действие как личное оскорбление.

— Ты сегодня без Кобо? — Фанчи злорадствует.

Потому что вопли одного из лучших стилистов и моего друга по моём возвращении из России, осенью, она слышала хорошо, как и всё Старе Мнесто.

Поддерживала.

А Кобо ругался одухотворенно, заламывал руки, простирал их к потолку и уверял, что видеть меня после подобного кощунства не может и что касаться той пакли, в которую я превратила прекрасную шевелюру, он никогда и ни за что не будет.

И, кажется, не стал.

Не ответил вчера на кучу моих звонков и тонну сообщений.

— Фанчи… — я пародирую её укоризненный тон.

Бросаю взгляд на наручные часы, что не успела ещё снять. Они же показывают шесть, пора поторапливаться, заканчивать собираться и дискуссировать о возвышенном.

— Убогих девать некуда, — ударяя на первое слово, она бормочет сердито.

Встает первая и от моего радостного возгласа морщится, но не уклоняется, даёт поцеловать в морщинистую щёку и обнять. И на мои заверения, что она лучшая, только снисходительно фыркает.

Прячет улыбку.

Колдует над «тремя волосинками», что едва достают плеч, вьются и топорщатся во все стороны, но Фанчи их усмиряет, делает из меня приличную леди.

Как сказала бы пани Власта.

И, возможно, даже одобрительно кивнула бы.

Или нет?

Я подхожу к зеркалу, вглядываюсь придирчиво в отражение, ищу изъяны, ошибки, недочеты, упущения, несоответствия… список, что у меня есть, продолжать можно очень долго. Но ярко-красный наряд, составленный из юбки с завышенной талией и кружевного кроп-топа, сидит идеально, оставляет лишь небольшую полоску кожи.

В рамках приличия.

— Добавь, и будет идеально, — Фанчи подходит неслышно, протягивает бархатный футляр с брильянтовыми серьгами пани Власты.

Фамильными.

И, помешкав, я всё же их беру.

Они уместны, не уступают в своём величии изделиям «Сорха-и-Веласко», не будут выглядеть новомодными дешёвками. Поскольку драгоценности панов из Рожмильта дешёвыми быть не могут, пусть из всех драгоценностей и остались только эти серьги.

Изящные.

Будто невесомые.

Всё же тяжёлые, оттягивают мочки, и к середине ночи, когда всё закончится и можно будет поехать домой, серьги захочется снять вместе с ушами.

— Пора, — Фанчи вторит разнёсшейся по всей квартире трели звонка.

Спускается.

Гремит дверной цепочкой.

И мне тоже пора спускаться, но приступ нарциссизма, как хмыкала пани Власта, меня догоняет, заставляет полюбоваться своим отражением ещё, улыбнуться ему и самодовольно отметить, что причёска получилась не хуже, чем если бы над ней трудился Кобо, и что акцент, выделив глаза, я сделала правильно.

Получила в итоге красавицу, сошедшую с обложки глянца…

— Крайнова! — нетерпеливый голос Любоша раздается снизу.

Обрывает приступ самообожания, подгоняет, и, подхватив клатч, я гордо отстукиваю каблуками по лестнице. Чувствую себя одной из киноактрис, которые тоже спускаются медленно, появляются постепенно в кадре и восхищённые взгляды окружающих ловят.

Я тоже ловлю.

Держу королевскую осанку, поднимаю гордо подбородок и… порчу сцену, достойную Голливуда, гримасой, что, опережая мысли, появляется в ответ на закатанные Любошем глаза, в коих восторг я всё ж заметить успеваю.

— Ты испортил мой торжественный выход, — я сетую.

Преодолеваю уже быстро оставшиеся ступени.

Выстукиваю гневно каблуками.

— А ты испортишь моё выстраданное интервью, если не поторопишься, — Любош парирует невозмутимо.

Отклоняется от возмездия и клатча.

— Я когда-то что-то тебе портила?!

— Машина, замок, нервы?

— Вычеркни замок, он был песочный, а мне было пять, — теперь глаза закатываю я.

Слышу удивленное хмыканье Марека.

Второго визитера, моего спутника на вечер и нашего штатного фотографа, который отрекомендовывается Фанчи как главный фотограф «Dandy».

И по лицу Любоша, стоящего за спиной «главного» фотографа, скользит мимолетная плутовская улыбка. Однако сам он не возражает, молчит, пусть фотографов в