Читать книгу "При подаче съедать полностью! - Виталий Левченко"

речь шла не о более-менее удачных вещах, а о способности, грубо говоря, грамотно и складно составлять слова и предложения.

Инга как-то принесла мне тайком от мужа диск с его последними работами. Я прочитала страницу и поразилась: такое мог накалякать человек… ну совсем далекий от литературы! Это был не автор с претензией на большой след в книгах, а кто-то другой. Смахивало на мистику.

Инга смотрела на меня так, как смотрит на врача человек, у которого умирает близкий родственник. Все средства испробованы, но он продолжает надеяться: вот доктор вздохнет и вытащит из кармана заветное лекарство.

Мне, откровенно говоря, было наплевать на Валентина, но он был мужем моей сестры. А ее я не хотела обманывать и не стала уверять, что у всех бывают творческие кризисы, например, у меня тоже. Вместо этого сказала прямо: написанное ужасно. Подмывало добавить: на все воля божья. Но я сдержалась. Не знаю, почему тянуло в тот момент быть такой злорадной. Потом я очнулась: господи, ведь это моя сестра, и я делаю ей больно!

Инга рыдала у меня на коленях. Я с горечью понимала: она плачет не потому, что плохо ей: эти слезы из-за мужа, будь он неладен!

Расстанься Инга с Валентином – она не погибла бы. Так или иначе, но это он виноват в смерти сестры и Лени.

За год до того, как все случилось, Валентин заявил Инге: он обнаружил причину своих неудач. Дело, оказывается, в ней, то есть в самой Инге. Якобы она передает его дар и литературные замыслы бывшему супругу. Швырнул в нее книжкой Громова. Инга плакала и клялась, что не виновата. В ответ он припомнил вечер их знакомства: шутку о телепатии. Стал кричать: ему, видите ли, известно, как она мысленно общается с Леонидом и посылает тому информацию и энергию!

Когда Инга рассказала об этом, мне захотелось выбить из башки ее муженька остатки спятивших мозгов. Я оставила уснувшую сестру в своей квартире и поехала к ним, но Валентина не застала. А на следующий день он улетел по делам в Питер. Там по его последней повести ставили фильм. Никто не догадывался, что этого писателя больше нет. Даже Марта не знала всех подробностей, но то был вопрос времени; а пока что инерция прошлого успеха поддерживала его на плаву.

В последний день события развивались с фатальной быстротой: сначала презентация новой книги Лени; потом скандал в закрытом ночном клубе «Богема», где Валентин со сцены кричал: Громов –черный маг и с помощью телепатии крадет замыслы и души других авторов.

Леонид верил в возвращение Инги. Его последний роман о писателе, потерявшем литературный дар – это просто совпадение. Он не знал, что происходило с ее двинувшимся мужем.

В клубе Валентин появился незаметно. Бах – и он уже выкрикивает в микрофон этот бред. Его чуть ли не на руках вытащили из зала. Инга бросилась за ним. Вечер продолжился. Но настроение у всех испортилось. Я сидела за барной стойкой и пыталась напиться. Было тоскливо и мерзко. Я отправилась домой.

Закрыла входную дверь – и тут звонок от сестры. А я предчувствовала: позвонит! Сестричка сообщила, что едет ко мне; ей стало абсолютно ясно, какую страшную ошибку ее угораздило совершить пять лет назад, и она готова на колени встать перед Леней. Я давно не слышала Ингу такой спокойной и уверенной.

Ответила:

– Приезжай скорей. Я люблю тебя, моя сестренка.

Она всхлипнула:

– И я тебя люблю, Ириша.

Я быстро приняла душ, накинула халат и включила чайник. Потом постояла у окна, но уже стемнело, и ничего не было видно. Меня внезапно затошнило, и сердце застучало так сильно-сильно. Я прилегла на диван. Думала: этот сумасшедший день кого угодно больным сделает.

В дверь позвонили. Это не могла быть Инга, она звонила иначе.

На лестничной площадке стоял сосед с нижнего этажа. Он… сказал:

– Ира, вам нужно спуститься… Там ограбили вашу сестру, она ранена. Скорую вызвали…

Шубка на груди сестренки пропиталась кровью. Я боялась расстегнуть ее, только повторяла: все будет хорошо, все будет хорошо, потерпи, девочка моя!

А у самой слезы лились. Инга закусила губу и смотрела на меня… словно понимала необходимость этих пустых слов.

Она закашлялась, протянула мне руку и прошептала:

– Возьми… Нужно было послушать тебя тогда и не плыть… я такая упрямая… Я люблю тебя…

Вот и все. Я берегу ту вещь, что отдала мне сестра. Как она сохранилась – для меня загадка. Но все годы Инга держала ее при себе. Это счастливый билетик с полустертой росписью сестренки – из того далекого дня, когда трамвай остановился на мосту, и мы, взволнованные отступлением от обычного распорядка, шагали к реке.

Прозрачное зеркало

Однажды из моего бытия ушло нечто живое…

Время – искусный монтажер, оно сделало еще иллюзорней и без того шаткую реальность прошлого. И теперь я пытаюсь восстановить в памяти прилежно переклеенную им ленту воспоминаний.

Я поступаю так, быть может, из эгоистических побуждений. Оправдываю выбор, сделанный мной когда-то. Но если я еще чувствую потребность в оправдании, значит, у меня остается надежда, что прошлое существует не только в моих мыслях.

Ирочка перестала быть в ту минуту, когда из гаража послышался гул ее спортивной машины. Я заканчивал очередную повесть. Отбивал в кабинете на машинке дневную норму – семь листов.

Обстоятельства ее смерти были до фальши литературны: рычащий «Ягуар», красный цвет которого всегда наводил меня на мысль о жертвах его живого тезки; Ирочка, идущая к дверям гаража; шнурок ботинка, змейкой охвативший ногу; дурацкая металлическая стойка, роль которой свелась к простому действию: будучи на траектории падения тела, послужить причиной смерти.

Спустя неделю Ирочка вернулась.

Шок, который я при этом испытал, полностью лишил меня в последствии надежды когда-нибудь вспомнить события того дня.

Короткое отсутствие жены не успело разрушить инерцию нашей жизни, и черно-белый отрезок длиной в семь дней был по молчаливому согласию признан нами несуществующим. Однако из осторожности мы покинули Москву и перебрались на юг. Мое книжное существование протекало под псевдонимом Апатин, поэтому чудесное воскрешение супруги гражданина Фальцетова прошло незамеченным общественностью.

Город, в который мы переехали на том же «Ягуаре», был небольшим: зеленое влажное пятно с высоты птичьего полета.

Я начал замечать в Ирочке перемены. В ее облике проскальзывало что-то американское: жесты, движения, мимика, улыбка, мысли – все наполнялось иным смыслом.

Вскоре изменились и ее привычки в