Читать книгу "Убийственный Париж - Михаил Трофименков"

Получается — удивлялся Флорио, — что, полностью излечившись, Петио принялся убивать направо и налево. «Как это? Моего подзащитного заперли в лечебницу за кражу книги в магазине. А сейчас его, обвиненного в двадцати семи убийствах, держат за совершенно нормального и здравомыслящего?! Пытались ли выяснить, были ли проблемы у его родственников? Разве у его сестры не нашли признаки умственной отсталости?» Эксперт возразил: «Близкие родственники Петио совершенно уравновешены психически: и сестра, и все остальные». Флорио развел руками: «Мне очень жаль, но у моего подзащитного нет сестры».

Флорио произнес тогда одну из своих лучших речей: «В конце концов, Петио — не первый врач, у которого умирают пациенты». Зал рукоплескал стоя.

Петио оказался пророком: перед началом процесса он сказал своим стражам в Сантэ: «Это будет чудесно. Мой процесс всех развеселит».

Его долго не могли добудиться на рассвете 25 мая 1946 года. Петио зевал, потягивался, а протерев глаза, бросил прокурору Дюпену: «Ты меня достал». Хочет ли он сказать что-то перед смертью? Петио удивился: «Я же сказал: „достали“». Когда ему отрезали воротник рубашки, поморщился: «Глупо портить такую хорошую вещь». На гильотину он шел, пританцовывая, расцеловал Флорио, предупредил присутствующих: «Господа, мой последний совет: не смотрите. Ничего красивого вы не увидите». От его последних, произнесенных с улыбкой слов «Я путешественник, выбывающий со своим багажом» веет инфернальным холодком: не чемоданы же своих жертв доктор имел в виду.

Говорят, его отрубленная голова улыбалась.

Вскоре после казни вдова и сын доктора уехали в Аргентину, и с тех пор их никто не видел.

А дом, значит, купил Бурвиль. Страшные все-таки люди эти комики.

P. S. Петио — прототип марсельского доктора Марту (Джеймс Робертсон Джастис) в фильме Хьюго Фрегоне-зе «Семь громов» (США, 1957). В фильме Кристиана де Шалонжа «Доктор Петио» (1990) заглавную роль исполнил великий Мишель Серро. Существует испанская поделка «Преступления Петио» (1973) Хосе Луиса Мадрида. Аллюзии на его подвиги несомненны в черной комедии Марка Каро и Жана Пьера Жене «Деликатессен» (1991). Как просто присвоить себе заслуги перед Сопротивлением, растолковал Жак Одиар в «Очень скромном герое» (1996).

ПЕРВЫЙ ОКРУГ

Глава 1
Улица Де-Бон-Занфан, 21
Адские кастрюли (1892)

Улицу Де-Бон-Занфан

(Dans la rue des Bons-Enfants,)

Задарма продам-отдам.

(On vend tout au plus offrant.)

Где стоял комиссариат,

(Y avait un commissariat,)

Там зияет пустота.

(Et maintenant il n’est plus la.)

Фантастический заряд

(Une explosion fantastique,)

Камни накрошил в салат.

(N’en a pas laisse une brique,)

Все грешат на Фантомаса,

(On crut qu’e’etait Fantomas,)

Ну а это — борьба классов[3]!

(Mais e’etait la lutte des classes!)

Автором «Явы улицы Де-Бон-Занфан» на диске революционных песен, вышедшем в 1973 году, был назван Реймон Каллемен, казненный в 1913 году анархист из легендарной «банды Бонно» (45). На самом деле стилизацию под яву, танец парижских низов, сочинил философ и режиссер Ги Дебор, если и террорист, то интеллектуальный (41).

8 ноября 1892 года привратник дома номер 11 по авеню Оперы обнаружил на ступенях лестницы запаянные кухонные судки. Бережнее, чем младенца, чтобы, не дай бог, не встряхнуть, отнес в ближайший комиссариат — в дом номер 21 по коротенькой, всего статридцатичетырехметровой, Бон-Занфан.

Поглазеть на судки сбежался весь околоток, и какой-то «комиссар Жюв» немедля уронил их на пол. Ну вот, собственно говоря, и всё. Как справедливо отмечено в «Яве», личный состав долго соскребали с потолка. Бомба ударного действия разорвала пятерых. Шестой умер на месте от сердечного приступа.

Все это великолепие разыгралось, заметьте, в квартале Пале-Рояль, в двух шагах от самого королевского дворца, Лувра, «Комеди франсез» и резиденции Госсовета.

Бдительный консьерж ждал адских судков. На авеню Оперы располагалась дирекция шахт в Кармо (Пиринеи), собственности барона Рея, отличавшегося, даже по тогдашним меркам, особым презрением к рабочим. В августе-октябре там прошла великая, как ее называют, стачка против увольнения рабочего-социалиста, избранного мэром. Горняки добились отставки дирекции, не испугавшись брошенных в Кармо полутора тысяч солдат.

У анархистов имелось досадное обыкновение мстить виновникам репрессий. А репрессии были столь же безжалостны, как эксплуатация: за раз государство убивало больше невинных, чем анархисты за десять лет. 1 мая 1891 года в Фурми солдаты стреляли в толпу: девять убитых, тридцать пять раненых, включая детей.

Консьерж знал: в судках — смерть. Такую же бомбу подложил 11 марта 1892 года Равашоль в дом судьи Бенуа, осудившего анархистов, раненных и жестоко избитых на демонстрации в Клиши в тот же страшный перво-май 1891 года.

Если 1970-е войдут в историю как «свинцовые годы» террора, то 1890-е — «годы динамита». Шок, ужас, отчаяние левых после резни карателями двадцати пяти тысяч парижских коммунаров в 1871 году объясняют, почему 14 июля 1881 года Международный конгресс анархистов в Лондоне одобрил самую эффективную форму пропаганды — «пропаганду действием». Ее суть отчеканила, вернувшись с каторги, Красная Дева Коммуны Луиза Мишель: «Неужели у вас нет кирок, чтобы выкопать подполье, динамита, чтобы взорвать Париж, керосина, чтобы все сжечь?»

Теракты во Франции — детские шалости по сравнению с Испанией или Италией, где анархисты десятилетиями вели кровавую войну с обществом. Но, чтобы напугать Париж, достаточно сущего пустяка — бутылки с кислотой, брошенной 5 марта 1886 года Шарлем Галло в толпу на бирже: толку ноль, а вони много. Он еще пострелял из револьвера, ни в кого не попав: это явно не стоило двадцати лет каторги, на которой Галло заработает смертный приговор.

Анархисты действовали по «сетевому принципу»: у них не было ни штаба, ни боевой организации. Идейные одиночки выплескивали накопленный за годы унижений гнев. Часто это выглядело совершенно уродски.

Двадцатитрехлетний рабочий Эмиль Флорион явился в октябре 1881 года в Париж, чтобы убить председателя палаты депутатов, одного из отцов республики Леона Гамбетта. Поняв, что цель недостижима, дважды выстрелил, промазав, в «первого встречного буржуа», оказавшегося врачом.

Сапожник Леон Леотье, безработный и голодный, 13 ноября 1892 года в ресторане «Ле Буйон Дюваль» ударил ножом клиента — за то, что тот был увешан орденами. Жертва оказалась сербским министром Георгиевичем: приговоренного к пожизненной каторге Леотье убьют при подавлении бунта в октябре 1894 года в числе тринадцати каторжан.