Читать книгу "Ускользающая темнота - Ксения Баженова"

– Дяденька, а дяденька! Ты и вправду такой добрый, как прикидываешься?

Маленький мальчик в грязном пальто с короткими рукавами, в заломленной на бок ободранной ушанке, снятой с головы какого-то взрослого, и с чумазой мордашкой дергал Владимира Михайловича за рукав.

– Мальчик, ты откуда взялся? Что так поздно делаешь на улице?

– За вами слежу!

Взрослые, улыбнувшись, переглянулись.

– А где твои родители? – спросила Надя.

– И зачем же мы вам понадобились, молодой человек? – одновременно с ней спросил Владимир Михайлович.

– А я добрых искал. Вы ж не обманете и в участок не отведете?!

– Ты лучше не юли, говори прямо, что нужно?

– А не обманешь?

– Вот заладил, хорошо, не обману.

Мальчик раскрыл сжатый до этого кулак, и на его ладони красным сверкнул большой рубин.

– Дяденька, купи стеклышко.

Профессор осторожно взял камень и стал его разглядывать.

– Украл?

– Чего сразу украл-то? Вчера ночью старуху-процентщицу кокнули и ограбили. Она на последнем этаже живет, целую хватеру занимает. Занимала, то есть. Ну а мы в подвале. Я домой идти боялся, за день ничего не заработал, думал, батька пьяный до смерти заругает. Вот под лестницей и заночевал. Слышу – идут сверху. Ну я шевельнулся, спугнул их, они побежали, да выронили что-то, рядом шмякнулось со мной на землю. Я рукой-то пошарил и этот камушек нашел. Вот и подумал, надо выследить кого, чтоб и при деньгах, и добрый. А в лавку к кому идти, так начнутся расспросы или обманут. Ты ведь не обманешь, а, дядь?!

Они слушали, раскрыв рты. Это был большой, крупный рубин и, похоже, очень дорогой.

– Ты где живешь-то сам?

– А вам зачем? Берите камень, давайте деньги. Я ничего не воровал. Нашел. А бабке этой так и надо. Сколько людей от нее в слезах уходило. Жадная была, вот и поплатилась.

– Вот что, парень. Камень этот дорогой. На вот все деньги, какие у меня есть, а завтра встретимся, и остальное получишь.

Мальчик радостно рассматривал бумажные купюры.

– Что, и еще дадите?

– Дадим.

– А в милицию не пойдете?

– Нет.

– Ну ладно. Живу я на Лиговке, от прачечной на углу второй дом. Спросите Ваньку Рыбина.

И он припустил.

– Завтра пойду в участок, выясню, что там случилось. Может, камень как улика поможет преступников найти. А за мальчиком надо присмотреть. Не дело, что папаша его обижает. Парню в школе учиться надо.

На следующий день профессор пошел в участок. О преступлении на Лиговке, связанном с убийством старухи, никто и не слышал. Когда Владимир Михайлович подошел ко второму дому от прачечной, тот оказался старым развалившимся одноэтажным строением с забитыми досками окнами. Ваньку Рыбина никто не знал. Профессор несколько дней думал об этой истории, а потом забыл. Он уехал в Москву, за ним переехали Надежда Александровна с Полиной, поменяв комнату в Ленинграде на жилье в Москве. Камень, мистическим образом попавший к ним, остался. Они считали его их тайным знаком, их общим Рубиновым сердцем. Прежде чем родилась долгожданная Зоя, они прожили вместе много счастливых лет.

Комната страха

Она совершенно не понимала, где находится. «...меня все равно найдут, обязательно скоро найдут. Будут искать и найдут. Уже скоро все начнут волноваться... Но сколько же я здесь? Как я оказалась в этой постели? Со связанными руками. И что значат слова: «Скоро будет хорошо»?

Вопросы теснились в голове, и на мгновение она даже забыла, что лежит в собственной рвоте. Стала вспоминать, что было до этого. Они пили какое-то вино, и ей стало плохо. Появилась крохотная надежда – может, она потеряла сознание, и ее просто положили на кровать – но тут же растворилась в гнетущей темноте. Если б о ней заботились, то уж точно не оставили бы лежать в блевотине, вызвали бы врача. Она почувствовала омерзительный запах. Жижа на груди, на лице, на шее постепенно высыхала и стягивала кожу. Захотелось крикнуть, но получился только слабый стон. Он растаял в вязкой тишине. Снаружи не доносилось ни звука. Еще раз попробовала освободить руки – бесполезно. Она была слишком слаба и понимала только: с ней происходит что-то ужасное. И рядом находится психически больной человек. Потом она снова устала бороться и, потеряв последние силы в схватке со связанными руками и собственными мыслями, почти заснула. И к ней в полузабытьи пришли воспоминания.

Когда она была совсем маленькая, у нее ночью разболелся зуб. И мама повезла ее в ночную дежурную поликлинику. Ехали в такси по ночной Москве. Она прижималась к маме, боль пульсировала и была нестерпимой. Потом ее оставили одну в кабинете, просили открыть рот, стучали какими-то железными инструментами, а потом взяли и вырвали больной зуб без предупреждения. Она кричала и плакала, ее заставили держать рот открытым – что-то там обрабатывали, и запахло чем-то резким, то ли эфиром, то ли спиртом, может, нашатырем. Внезапно она вздрогнула – рядом, на краю постели, вырисовывался темный силуэт, и его жилистые и, как оказалось, очень сильные пальцы держали ее за челюсть, очень больно, а к носу прижимали мокрую тряпку, пропитанную непонятным едким раствором. Рука давила на нос, на зубы так сильно, будто хотела их раздавить.

– Давай уже, просыпайся.

Девушка открыла глаза.

– Ну вот и хорошо. Не зли меня, а то плохо будет.

– Зачем я вам? – Рот еле открывался. Подступил острый приступ голода и жажды.

– Просто мне очень захотелось, и вот ты здесь. Такой сюрприз. – Снова раздался смех, тихий и удовлетворенный, за ним молчание, а потом надтреснутый голос, сопровождавшийся вонючим дыханием, доверительно и по-деловому сообщил: – Хочу отомстить кое-кому. А для этого ты должна сполна насладиться страданиями.

Часть мозга еще сопротивлялась, не хотела верить в то, что услышанное – правда.

– Дайте мне воды, пожалуйста, – только и смогла произнести девушка.

Начало войны. Морг

Москва. 1941 год

Накануне Рождества (его справляли тихо, без гостей, и Зою просили не болтать подружкам во дворе, от этого запрещенный праздник приобретал для нее еще большую таинственность) под огромной елью в гостиной появилась большая коробка, перевязанная пестрыми лентами. Зоя не могла найти себе места и каждые пять минут бегала в гостиную смотреть на часы.

В центре стола уже красовались утка и большой яблочный пирог. От яркого света радужно вспыхивал хрусталь, переливался тончайший фарфор, и накрахмаленные салфетки, охваченные серебряными кольцами, торчали, как маленькие айсберги на снегу кипенно-белой скатерти, в высоких подсвечниках горели и оплывали свечи. Елка сияла десятками разноцветных огоньков. Полина, нарядная, в платье с кружевным воротничком и манжетами, наводила последний лоск.