Читать книгу "Росхальде - Герман Гессе"

— Это последняя написанная тобой?

— Да. Рама нужна другая, в остальном делать больше нечего. Нравится?

Друзья испытующе смотрели друг на друга. Высокий и сильный Буркхардт с его свежим лицом и теплыми, жизнерадостными глазами, словно большой ребенок, стоял перед безвременно поседевшим художником, который сверлил его острым и строгим взглядом.

— Пожалуй, это лучшая твоя картина, — медленно проговорил гость. — Я видел те, что выставлены в Брюсселе, и еще две в Париже. Никак не думал, но за несколько лет ты шагнул далеко вперед.

— Рад слышать. И сам тоже так думаю. Я старался, и иногда мне кажется, что раньше я, собственно говоря, был всего лишь дилетантом. Работать по-настоящему научился поздновато, но вот теперь вполне овладел умениями. Дальше, пожалуй, уже не шагну. Ничего лучше этого не смогу написать.

— Понимаю. Ну да ведь ты снискал и большую известность, даже на наших старых восточноазиатских пароходах я слышал разговоры о тебе и весьма возгордился. Так какова же она на вкус, известность? Радует тебя?

— Я бы не сказал, что радует. Скорее она в порядке вещей. Среди нынешних художников найдется два-три-четыре таких, что, пожалуй, превосходят меня и могут дать больше, чем я. К совсем уж великим я себя никогда не причислял, а что там говорят литераторы, так это, конечно, полная чепуха. Я могу требовать серьезного к себе отношения и, когда меня воспринимают всерьез, вполне доволен. Все прочее — газетная слава или вопрос денег.

— Н-да. Но что ты имеешь в виду, говоря о совсем уж великих?

— Как что? Королей и князей. Наш брат становится генералом или министром, и это предел. Видишь ли, мы лишь умеем быть прилежными и относиться к природе со всей возможной серьезностью. Короли же, они природе братья и товарищи, они играют ею и способны сами творить там, где мы лишь копируем. Впрочем, короли — редкость, не каждое столетие рождает хотя бы одного.

Они расхаживали по ателье. Художник, подыскивая слова, напряженно смотрел в пол, друг шел рядом, пытаясь читать в загорелом, худом, костистом лице Йоханна.

У двери в соседнюю комнату Отто остановился.

— Открой-ка, — попросил он, — дай мне увидеть комнаты. И угости сигарой, ладно?

Верагут отворил дверь. Они прошли через комнату, заглянули в соседние. Буркхардт закурил сигару. Заглянул в маленькую спальню друга, увидел кровать, внимательно осмотрел все скромные помещения, где повсюду лежали инструменты живописи и курительные принадлежности. Обстановка едва ли не скудная, и говорила она о трудах и аскезе, примерно как маленькое жилище бедного, работящего холостяка.

— Вот, значит, где ты обосновался! — сухо обронил он. Но видел и чувствовал все, что происходило здесь в минувшие годы. С удовлетворением отметил предметы, связанные со спортом, гимнастикой, верховой ездой, однако был огорчен отсутствием малейших признаков уюта, мало-мальского комфорта и гедонистического досуга.

Засим они вернулись к картине. Стало быть, вот так возникли картины, что висели повсюду на выставках и в галереях на почетных местах и стоили больших денег; они создавались здесь, в этих комнатах, которым вéдомы лишь труд и самоотречение, где не найдешь ничего праздничного, ничего бесполезного, ни милых безделушек и иных мелочей, ни аромата вина и цветов, ни воспоминания о женщинах.

Над узкой кроватью пришпилены две фотографии без рамок — на одной малыш Пьер, на другой Отто Буркхардт. Тот, конечно, сразу заметил плохонький любительский снимок, он был изображен в тропическом шлеме, на фоне веранды своего индийского дома, но ниже груди все расплывалось в загадочные белые полосы, потому что пластинка оказалась засвечена.

— Мастерская теперь очень красивая. И вообще, ты сделался таким прилежным! Дай руку, дружище, как славно вновь видеть тебя! А сейчас я устал и потому на часок исчезну. Заглянешь ко мне попозже? Искупаемся и погуляем? Вот и ладно, спасибо. Нет, мне ничего не требуется, через час я опять буду all right. До встречи!

Он не спеша пошел прочь под сенью деревьев, а Верагут, провожая друга взглядом, думал о том, какая уверенность и спокойная жизнерадостность исходит от его фигуры, от походки, от каждой складки одежды.

Буркхардт меж тем был уже в большом доме, однако у своих комнат не задержался, прошел дальше, к лестнице, поднялся наверх и постучал к госпоже Верагут.

— Я помешал или могу ненадолго составить компанию?

Она с улыбкой впустила его, и эта мимолетная, непривычная улыбка на крупном, тяжелом лице показалась ему странно беспомощной.

— Чудесно здесь, в Росхальде. Я уже побывал в парке и на озере. А Пьер как вырос! Прелестный ребенок, я едва не пожалел, что остался холостяком.

— Мальчик хорош собой, не правда ли? Как вы находите, он похож на моего мужа?

— Немножко, да. Хотя, пожалуй, все-таки больше чем немножко. В таком возрасте я Йоханна не знал, но довольно хорошо помню, каким он был в одиннадцать-двенадцать лет… Кстати, он кажется немного переутомленным. Простите? Нет, я о Йоханне. В последнее время он очень много работал?

Госпожа Адель посмотрела ему в лицо, чувствуя, что ему хочется выспросить ее.

— Думаю, да, — спокойно ответила она. — Он очень редко говорит о своей работе.

— Что он сейчас пишет? Пейзажи?

— Он часто работает в парке, большей частью с натурщиками. Вы видели его картины?

— Да, в Брюсселе.

— Он выставил свои работы в Брюсселе?

— Разумеется, и довольно много. Я привез с собой каталог. Дело в том, что я хочу купить одну из его картин и с удовольствием послушал бы ваше мнение.

Буркхардт подал ей брошюру и указал на одну из маленьких репродукций. Она рассмотрела изображение, перелистала брошюру и вернула ему.

— Придется вам положиться на собственное мнение, господин Буркхардт, мне эта картина незнакома. Думаю, он написал ее минувшей осенью в Пиренеях и сюда вообще не привозил. — Она помолчала и заговорила о другом: — Вы сделали Пьеру столько подарков, так мило с вашей стороны. Спасибо.

— О, пустяки. Но позвольте мне и вам тоже вручить на память азиатские сувениры. Хотите? Я привез кой-какие ткани, которые с удовольствием покажу вам, и вы сами выберете то, что вам понравится.

Буркхардт сумел превратить ее вежливые отнекивания в небольшую шутливо-галантную словесную баталию и привести неприступную женщину в доброе расположение духа. Из своей сокровищницы он принес целую охапку индийских тканей, раскинул малайские батики и материи ручной работы, разложил на спинках и подлокотниках кресел кружева и шелка, оживленно рассказывал, где приметил и купил то-то и то-то, почти за бесценок, — словом, устроил веселый пестрый базарчик. Спрашивал ее мнения, набрасывал кружево ей на руки, объяснял, как оно сделано, и уговаривал развернуть самые красивые ткани, пощупать, похвалить и, наконец, принять в подарок.

— Полноте, — в конце концов рассмеялась она, — я же пущу вас по миру! Никак нельзя мне оставить себе все.