Читать книгу "Философия без дураков. Как логические ошибки становятся мировоззрением и как с этим бороться? - Александр Силаев"

Фокус с энергией еще более нагляден. Вспомните, как зачастую употребляется это слово. «Повысить уровень личной энергетики», «любовь имеет энергетическую природу», «я почувствовал какую-то темную энергию» и т. д. Как только это начинается, можно прерывать коммуникацию: скорее всего, вас либо корыстно разводят, либо бескорыстно делятся тараканами. Энергия только одна, та самая, что в школьном учебнике: Е = мс2. Любая другая энергия от лукавого. Еще бывает «энергия» как разговорное слово. «Сегодня с утра я чувствовал себя энергично». Но вероятно, это не совсем та энергия, которая бывает темного цвета, которую можно «прокачать», «передать» и «положить в основу любви».

Хотя… Если вы доведете «энергию» как понятие до того состояния, которое нужно – переменная в наглядных функциях с другими переменными, – это можно использовать. Как только это станет возможно измерить, об этом можно будет поговорить. Физики свою энергию измеряют точно, но вы хотя бы примерно. Увы, специалисты по «энергетике» никогда не доводят дела до этой стадии. Считать они готовы свой гонорар или число подписчиков в соцсетях, но не то, о чем ведут речь. Но если вам нужна теория не на продажу, а для личного потребления, правило обратное.

Лучше всего иметь дело с тем, что можно посчитать.

Для гуманитария математика – это легкая прививка от легкого сумасшествия. Не обязательно неистово хотеть посчитать вообще все, что вокруг. «Я люблю тебя на 87 баллов!» Не обязательно так (хотя кто кого насколько любит – посчитать, я думаю, как раз можно). Что-то живое может пульсировать несосчитанным. Однако если стоит выбор, описывать мир в измеримых величинах или в каких-то иных, то измеримые лучше.

Мы управляем миром и собой постольку, поскольку есть обратные связи. Чтобы обратные связи включились, что-то должно высвечиваться на табло. Отсутствие табло – это мир во мраке, неконтролируемый, чужой. Но как только загораются цифры, мы хотя бы понимаем, куда нам надо. Пусть даже пока не понимаем как. Но когда зажгутся другие цифры, станет ясно и это.

Кстати, не путайте математику с систематикой. Людей можно поделить хоть на 4, хоть на 64 типа, но это не так интересно.

Точнее, это как раз интересно – иначе люди подобным не занимались бы. Например соционикой. Но это интересно именно как забавный досуг («ух ты, оказывается, я по типу Робеспьер»). Я сам баловался и три раза по тестам я Робеспьер, один раз Бальзак. Почему бы и нет? Но вот что с этим делать дальше? Сама соционика полагает, что дальше идут какие-то важные жизненные рекомендации – с кем дружить, работать, кого опасаться. Рискну заметить, что, если эти гипотезы проверить так, как обычно проверяет наука, это не подтвердится. Скорее всего, отношения между типом «Есенин» и типом «Штирлиц» будут совсем не такие, как надо. Теория не сработает, то есть там не будет статистически значимой корреляции между прогнозом теории и замером контрольной группы. Я не знаю, какой прогноз, но это неважно. Не обязательно вникать в содержание, если видно по форме. Это биржевой опыт и просто житейский. Для меня очевидно, что там лютая переподгонка, а переподгонка не работает (что такое переподгон, см. труды в области математики и алгоритмики). На всякий случай: мы прицепились к соционике не потому, что она чем-то особо плоха. Она как раз хороша для теорий такого рода – как минимум там забавно. Но она, скажем так, слишком перегружена, чтобы работать.

Наконец, мы подходим к очень важному пункту.

Формулы строгие, а понятия нет. Поэтому в математике может быть доказательство хоть в 100 шагов, а в философии – нет.

Обычно слово не имеет четких границ и однозначных смыслов (по крайней мере, в естественном языке). Это обнаружил еще поздний Витгенштейн, ранний полагал, что мир логичнее и проще. Возьмем, например, слово «игра». Можно ли дать такое, самое точное определение, чтобы отделить все случаи, когда происходит именно игра, от случаев, когда происходит что-то другое? Возможно, плохая новость, что такого определения не найти, но хорошая новость, что нам его и не надо. Люди прекрасно используют слово «игра» в своей речи (и отлично играют в своей жизни) без того, чтобы однозначно прописать что-то в словаре.

Так и не записав однозначно, что такое игра, Людвиг Витгенштейн ввел понятие «языковые игры». Это то, что мы делаем со словами, когда мы с ними живем. Можно жить с разными словарями, можно жить с мерцающим словарем, где пробелы, многозначность, полисемантика – главное, что с этим можно жить. Другой жизни нам все равно не светит.

Так вот, всех наших терминов это тоже касается. Когда мы вводим предельные категории, кажется, мы говорим о чем-то четком, ясном, определенном, но это тоже слова. Качество, сущее, субъект, объект, идея, явление, действительность и т. д. – это все такие слова. Они точно так же мерцают, как и другие, даже еще сильнее. Слова кошка мерцает меньше, чем слово идея. Просто насчет того, что такое кошка, у людей больше согласия, чем начет того, что такое идея. И то, что в метафизике считалось самыми простыми первословами, оказывается довольно сложными штуками.

План-мечта метафизики – взять самые простые слова и далее, как из надежных кубиков, построить конструкцию, соответствующую миру, желательно, исключающую другие конструкции. Метафизики от Платона до Гегеля спорят, какие кубики главные, какие производные, от какого кубика все пошло. Но ошибка уже вначале. Простое и однозначное оказывается чем-то еще, что может значить вовсе не то, чем вы его назначали.

Слово – это не кирпич, чтобы строить из него замки. В лучшем случае это облако, в худшем – дождь, ветер, вечер…

При этом на таком языке можно объясняться. И можно добиться, чтобы тебя поняли, можно договориться с другими, о чем-то подумать с ними вместе или без них. Слово-облака, текучие, без четких границ – они пригодны для жизни. Такими словами удобно играть, а если договориться о четкости (условно придав облакам черты кирпичей), ими можно написать договор или техническую инструкцию. Но что-то уже нельзя. Например, метафизика, как ее представляли 2,5 тысячи лет, как правду мира, в таких словах нереализуема. Максимум, что возможно, – конвенциональная онтология. Причем не одна, а несколько. Может быть, звучит сложно, но в основе первый шаг: люди взяли и договорились, что вот это – кошка, вот это – объект, вот это – идея и т. д. Чтобы иметь какие-то рабочие, более-менее прочные конструкции, мы создаем искусственный язык.

Искусственный язык создается, чтобы хоть каким-то словам придать черты кирпича. Лучше всего это получилось у науки.

В разных ее местах, впрочем, по-разному.

Там, где это почти невозможно, но все равно очень хочется, получается наука гуманитарная.

А самые сильные проблемы у философии, где был самый сильный замах, самые большие амбиции. Традиционным философам-метафизикам казалось, что они могут работать как математики. Сделать первый шаг, дав какие-то определения, и опереться на это, как математик мог бы опереться на уже доказанную теорему со 100-процентной уверенностью (даже скептик Спиноза косил под математику в форме своих работ). Но у них разное качество материала. Язык математика подходит идеально – искусственность, формальность, начальная простота. Именно эта начальная простота позволяет достигать умопомрачительной сложности. Самые крутые конструкторы – из самых простых деталек. Если у тебя кирпичи, то ты можешь положиться на первый этаж и строить дальше – пятый, десятый и т. д. Математика может строить хоть на 100 этажей, если считать этажом шаги в доказательстве. Именно потому, что ничего не энтропирует, не теряется между вторым и третьим, звенья прочны почти на 100 %, как элементы в авиалайнере. Кстати, техника – сама по себе отличный пример того, как это возможно.