Читать книгу "Спецназовец. За безупречную службу - Андрей Воронин"

Этот украденный грабителями дорогой швейцарский хронометр был единственной потерей, о которой Камышев по-настоящему жалел — не потому, что золотой, швейцарский и стоящий, как новенькая «Лада», а потому, что именной. За неделю, в течение которой Николай Иванович отлеживался в доме Горчаковых, мучимый сильными головными болями, грабителей, разумеется, не нашли. Откровенно говоря, Михаил Васильевич, прожив в городе десять лет и неплохо разобравшись в здешних обычаях и нравах, очень сомневался, что их кто-нибудь искал; более того, он был процентов на девяносто пять уверен, что оставленное Камышевым в полиции заявление было уничтожено сразу же после его ухода — или будет уничтожено в ближайшее время.

Просвещать на этот счет шурина он не стал: тот и так пребывал в расстроенных чувствах. Его, ветерана спецназа, опытного и умелого бойца, пусть отставного, но все-таки генерала спецслужб, сначала ударили по голове и обобрали, как подгулявшего ларечника, а потом еще полсуток мурыжили в полиции, выбивая признание в каких-то залежалых, поросших пыльным быльем, нераскрытых со времен застоя преступлениях. Любые упоминания об этом инциденте он воспринимал крайне болезненно, и его было легко понять: сочувствие, мало того, что бесполезное, в данном случае граничило с откровенной издевкой.

Камышев захлопнул багажник и, казалось, только теперь заметил присутствие хозяина.

— О, вот и ты, — обрадовался он. — А я уж думал, что придется тебя на заводе разыскивать.

— Ну это, положим, не так просто, — с улыбкой заметил Горчаков, пожимая протянутую шурином руку.

— Вот заодно и проверил бы, просто или нет, — ухмыльнулся Николай Иванович. — Может, твоя хваленая служба безопасности вообще мышей не ловит — спит себе в шапку, а зарплата капает.

Они немного посмеялись. Валентина и двадцатилетняя дочь Горчакова Марина стояли на крыльце, наблюдая за мужчинами и одинаково кутаясь в наброшенные поверх домашних халатов шубки — Валентина в черно-бурую, а Марина в серебристую.

— А ты проверь, — наполовину в шутку, наполовину всерьез предложил Михаил Васильевич.

— Проверю обязательно, — все еще улыбаясь, но уже без шутливых ноток в голосе пообещал Камышев. — В следующий раз. Как приеду, так прямо с этого и начну.

— Все-таки уезжаешь, — вздохнул Горчаков. — Черт, нехорошо как-то получилось. Встретили, называется, героя! И деньги эти… Может, все-таки возьмешь? Сумма-то по нашим временам небольшая, но все-таки…

— Да забудь ты, наконец, про эти деньги! — сердито отмахнулся Николай Иванович. — Ну, если так сильно свербит, обещаю: если понадобятся, попрошу.

— Точно? — недоверчиво переспросил Михаил Васильевич.

— Слово офицера — тебе что, этого мало?

— Генерала, — машинально поправил Горчаков.

— Да какой из меня генерал! — вздохнул Камышев. — Я в этом звании и дня не прослужил. Это как с покойником: при жизни ходит человек в какой-то засаленной рванине, на которую глядеть тошно, а в гробу лежит одетый с иголочки, как будто не червям на корм, а к президенту на прием собрался. А в крематории, слышь-ка, и того веселее. Помню, видел однажды. Все как положено: траурная церемония, цветы, речи, музыка органная… А перед тем, как гроб закрыть, тамошняя служительница, гляжу, берет ножницы и костюмчик на покойнике — чик-чик, чик-чик… В два счета в лохмотья почикала, да так ловко! Вдова ей: что же это вы, говорит, делаете? А та в ответ: рабочие, мол, внизу, где печи, повадились покойников раздевать и костюмчиками с рук приторговывать…

— Да будет тебе! — пугливо покосившись на женщин — не слышали ли, — оборвал его Михаил Васильевич. Он потер ладонью замерзшее, уже начавшее неметь ухо. — Что ты все время каркаешь? То снял портупею и рассыпался, то кладбище, то крематорий… Рано тебе об этом думать!

— Об этом, Мишаня, думать никогда не рано, — возразил Камышев. — Думать и готовиться, чтоб, когда придет твой срок, долгов после тебя не осталось. Кому, скажи на милость, охота по чужим счетам платить? Тут со своими-то дай бог разобраться…

В этой реплике Михаилу Васильевичу почудился какой-то мрачный, чуть ли не зловещий подтекст, и он поспешил сменить тему.

— Уезжаешь, значит, — повторил он. — Жалко.

— А ты не жалей, — посоветовал Камышев. — Я ведь ненадолго — надо же, в самом деле, вещички собрать, квартиру, как положено, законсервировать, то да се… В общем, привести дела в порядок. Надеюсь, твое предложение еще в силе?

— Это насчет места в службе безопасности? — удивленно уточнил Горчаков. — Да ради бога, с дорогой душой! Просто мне казалось, что ты… Ну, в общем, что тебе это не нужно.

— Было не нужно, — согласился Николай Иванович, — а теперь вот понадобилось. Так что надоесть я тебе, Мойша, еще успею хуже горькой редьки. Так вот, чтоб не надоел, присмотри-ка ты мне, браток, по-родственному какую-никакую хибару. На дворцы не замахивайся, главное, чтоб над головой не капало, и чтоб речка недалеко… Сможешь?

— Да это не вопрос, не купим, так построим… А с чего это ты вдруг так резко передумал?

— Ничего не вдруг, — проворчал Камышев. — Говорю же: не люблю оставлять после себя неоплаченные счета. А в этом городе я кое-кому крепко задолжал. Я их, стервецов, обещал вывести на чистую воду, и выведу непременно!

— Кому это ты обещал? — уже начиная понимать, что дурное предчувствие его не обмануло, осторожно спросил Горчаков.

— Да этому вашему, как его… Фамилия у него еще такая дурацкая — не то Барачный, не то Замарайкин… Короче, вашему главному менту!

— Сарайкину?

— Во-во, Сарайкину. Такая отвратная рожа, тебе не передать! Так бы и хрястнул по ней кулаком, насилу сдержался, честное слово…

— Это ты зря, — снова покосившись на женщин и слегка понизив голос, произнес Михаил Васильевич.

— Чего зря — сдержался? Может, и зря. Но он же при исполнении был, а это, вроде, уже другая статья… Оно мне надо?

— Да нет, — нетерпеливо отмахнулся Горчаков и снова рассеянно потер мерзнущее ухо. — Заелся ты с ним напрасно, вот что я тебе скажу. Злопамятный он. И подлый. А в этом городе без его ведома и лист с дерева не упадет.

— Вот я и говорю: знает ведь, огрызок, наверняка знает, кто меня по кочерыжке отоварил! Знает и молчит, и мер никаких принимать не собирается. Стало быть, менты у вас — у нас, то есть, — с бандитами заодно. А меня такое положение вещей, извини, не устраивает. Сроду я бандюкам не кланялся! Наоборот, это они передо мной носом в землю ложились — которые живые, а которые так… Да ты не дрейфь, Мишаня! Я им не кто попало, меня голыми руками не возьмешь! Подключу своих ребят с Лубянки, они эту местную шайку-лейку в два счета мехом внутрь вывернут! Или я их, или они меня — другого не дано, не умею я по-другому. Это ведь мой родной город, мне здесь жить и работать, и с этим вашим Сарайкиным мне тут уже тесно. Не уживемся мы с ним, да и ни к чему это — с оборотнем в погонах уживаться. Оборотню серебряная пуля полагается, и я ему ее отолью, можешь не сомневаться.