Читать книгу "С Хейердалом через Атлантику. О силе духа в диких условиях - Юрий Сенкевич"

Ездил он, ездил, а финальный, перед ночью, рейс сделать не успел. Стемнело, на лодке уже не переправишься. На судне запустили двигатель, оно надвинулось на нас, чуть не раздавило, на его палубе метался Жорж, как тот муравьишка, который опаздывал в муравейник к заходу солнца. Он решил прыгнуть прямо к нам, но кто-то из гостей закричал: «Акула!» – вроде бы из воды показался плавник. И Жорж остался до утра в отлучке. Снова я позаимствовал его матрац, но спать было неуютно: все всегда в сборе, и вдруг одного нет.

Ночью опять бросали плавучий якорь. Опять мы с Сантьяго воевали с проклятым парусом. Только вздохнешь спокойно – приходит тучка, р-раз! – ветер меняется, сильный ветер, сильный дождь, вокруг грохочет, хлопает, с курса сбились – провожал нас океан по первому разряду.

Назавтра открылось, что мы переборщили, слишком уклонились к югу и проходим мимо острова. Нужно поворачивать на север. Мнение барбадосских радиосоветчиков опять единодушно: уж теперь-то нам к цели никак не попасть.

…Ее увидел первым, кажется, Норман. До того как это произошло, мы заметили самолет, затем другой, третий – они кружили над нами стаей, на одном из них, как мы узнали, находился сам президент Барбадоса. Потом появились катера. Нас предлагали взять на буксир, но мы отказались, хотели подойти как можно ближе, а там поглядим. На горизонте, в дымке, маячила темная полоска…

И были крики «Земля!» на восьми языках, и маханья руками, и прыганья по палубе, и объятия, и команда «К парусу», и развязыванье, распусканье, растягиванье бесчисленных переплетений и узлов.

Был труд, привычный, тяжелый и долгий, но мы не замечали времени, нас не трогало, что спины ноют и руки болят, наоборот, пусть будет еще труднее, мы справимся, потому что мы молодцы, черт возьми, потому что мы доплыли, да здравствует гипотеза Тура, слава нашему «Ра»!

Мы работали, радостные и влюбленные, осыпая друг друга комплиментами: «Я счастлив, парень, что был эти месяцы с тобой!» – «О’кей, приятель, ты великолепно справлялся!» – «Ну, дружок, навалимся в последний раз!» – Мадани хохотал, Карло распевал по-итальянски, Жорж хлопал меня по плечу ручищей, на запястье которой была незагоревшая полоска, намять о «Ролексе», – Жорж не знал еще, что мы уже сговорились подарить ему новые часы с той же надписью на крышке, – глаза Кея лучились, и Тур подозрительно покашливал, и Сантьяго умудрялся, воюя с канатами, отбивать чечетку… И гортанный голос Абдуллы тоже, клянусь, слышался в нашем неумолчном хоре. Парус лег, наконец, на палубу, блестяще, по всем правилам спущенный и уложенный, и мы встали над ним, оглушенные, и поняли: «Все!»

Все! Кончено! Ничего не надо больше делать!

Тихо-тихо было в те минуты на «Ра»…

Только чайки кричали, да умиротворенно повизгивала на плече Жоржа обезьяна, да пустые амфоры погромыхивали, перекатываясь у мачты.

– Смотрите! Это так поддержит нашу плавучесть! – воскликнул Норман, подхватил амфору, понес ее на корму – и не донес, отбросил и рассмеялся.

Рассуждение пятое, заключительное

Свежий вечерний ветер карабкается по кручам, принося прохладу и звуки поселка, расположенного внизу, в долине, в самом сердце Тянь-Шаньских гор.

Я сижу в небольшом домике, прицепившемся к уступу скалы, смотрю на мигающие в глубине огни, и мне кажется, что это сон: откуда взялись горы и куда исчезли волны?

Почему под ногами твердые камни, а не шаткая упругая палуба?

Исподволь возникает перед глазами другая картина. Высокие валы прибоя набегают на барбадосский берег. Восемь человек из восьми стран расположились в тени кокосовых пальм, густые кроны которых шевелит пассат. Известняковые скалы вокруг нас образуют юго-восточный конец Карибских островов, неправильно названных в свое время Вест-Индией.

Сейчас мы только зрители. Мы глядим на прибой, на белые облака, гонимые трансатлантическим воздушным течением, а всего несколько дней назад сами были участниками этого гигантского естественного процесса.

Зачем нам это понадобилось?

Недавно одна не в меру экспансивная дама сочувственно воскликнула: «Юра, вы так рисковали – а во имя чего? Гора родила мышь!»

Вероятно, она имела в виду, что результаты нашего плаванья нельзя надеть на себя или скушать с кашей.

Ну что ж! Молочные реки действительно не потекли, и булки не стали расти на деревьях оттого, что «Ра» пересек океан.

Этнографическая задача экспедиции имела значение для немногих знатоков. Правда, и опыты на синхрофазотроне – тоже для непосвященных звук пустой, умозрительная игра в бирюльки. Тут можно было бы, кстати, вспомнить, что вся современная электроэнергетика возникла из якобы баловства с пустяковыми лейденскими банками, – но какое глобальное «электричество» может в принципе вырасти из нашего скромного вояжа, гадать не к чему. Вынесем эту проблему за скобки.

Подойдем к вопросу с другой стороны.

Альпинисты рискуют жизнью, чтобы взобраться на ту или иную горку той или иной высоты, и мы говорим: «Посмотрите, какая прекрасная, великолепная демонстрация человеческих возможностей!»

Фрэнсис Чичестер отправляется кругом света на своем «Цыгане-Мотыльке» – не открывать новые земли, не за пряностями и драгоценностями, нет, – он жаждет одержать победу над собственным возрастом, над старческими недугами, над кораблем, которым так трудно управлять в одиночку, – и мир рукоплещет, мир вновь восклицает: «Сколь беспредельны возможности человеческие!» Разве это недостаточное основание для многодневного риска – показать, на что способен человек, умножить веру людей в свои силы, поставить планку на рекорд – и не сбить ее, и тем самым позвать в дорогу завтрашних, для кого рекорд уже станет привычной нормой?

Но даже и не в этом одном дело.

На страницах, прочитанных вами, не раз упоминался Ален Бомбар. Теперь настала пора сказать о нем подробней.

Доктор Бомбар восемнадцать лет назад пересек Атлантику почти точно нашим маршрутом. В его дневниковых записях названия «Канары», «Зеленый Мыс», «Барбадос» встречаются не реже, чем в нашем вахтенном журнале.

Так же, как мы, он изнывал от безветрия и молил всех святых поскорее дотащить его до зоны пассатов; так же, как мы, он мучился, выбирая плавучий якорь, и физалия, которую он встретил, была, быть может, родственницей той, что обстрекала меня.

Но, конечно, Бомбару приходилось неизмеримо труднее, чем нам.

Во-первых, он плыл один (предполагалось путешествие вдвоем, но спутник Бомбара в последний момент передумал); во-вторых, его резиновая лодочка была раз в шесть меньше нашего «Ра»; в-третьих, он странствовал без рации; и, наконец, в-четвертых, на борту «Еретика» отсутствовали еда и питье.

То есть они были, малой толикой, в опломбированных мешках. Но Бомбар скорей умер бы, чем решился сорвать пломбы, потому что тогда его предприятие потерпело бы крах.

Ибо Ален Бомбар взялся доказать: человеку волевому и осведомленному не страшно кораблекрушение, многие-многие одинокие дни среди волн.