Читать книгу "Фамильные ценности, или Возврату не подлежит - Олег Рой"

Хлопотливая, насквозь домашняя Татьяна была абсолютно счастлива, что может целиком посвятить себя детям и вообще дому. Маленькая Нюра даже начала называть ее мамой, что почему-то сильно уязвляло Аркадию. Она удивлялась сама на себя: вроде бы ей ведь все равно? И дочь ей, если честно, безразлична. И все-таки слышать, как та называет «мамой» чужую женщину, было почему-то очень обидно. Впрочем, Татьяна и Михаил приложили все усилия, чтобы объяснить девочке, что мама «кормит семью», поэтому ей приходится очень много работать, поэтому у нее так мало времени, чтобы бывать с дочкой. Ну и сама Аркадия, хоть и чувствовала себя за Татьяной, как за каменной стеной – Татьяна «на вахте», а значит, с детьми все будет хорошо, – стала стараться находить время и для дочери. Поговорить, рассказать сказку, помочь накормить детей ужином или выкупать их. Иногда она, изыскав два-три часа, выводила детишек на прогулку. И сама себе неожиданно нравилась в этой роли: красивая, элегантная, со вкусом одетая молодая женщина ведет по парковой аллее двух очаровательных малышей. Хоть картину с них пиши!

Впрочем, работа и светская жизнь оставляли для таких красот не слишком много времени.

А потом Кэт вышла за своего дипломата, и Аркадия как будто заскучала. Работа по-прежнему была интересной, но стала какой-то… рутинной, что ли? Одно и то же изо дня в день. Вечеринки и вовсе утомили своим, как ни крути, однообразием. Хи-хи, ха-ха, шампанского дамам, позвольте на тур вальса, ах, голова закружилась. Много-много лет спустя Аркадия услыхала галичскую «Клавочку»: «Клавочка, вам водочки? Или помидорчик? Клавочка, позвольте вас на разговорчик! Как сомы под сваями, вкруг твоей юбчонки крутятся да вертятся лысые мальчонки». Это было безжалостно точное описание всех тогдашних вечеринок сразу. Разве что «мальчонки» вокруг нее и Кэт крутились не лысые. Ну, по крайней мере, не все. И, знаете, думала она, никакой разницы нет, какая обстановка вокруг: сияющий зал «Метрополя», полная антиквариата гигантская «академическая» квартира, «министерская» дача или, как в школьные времена, заброшенный сарай или грязноватая котельная. Никакой разницы, поверьте! Как там у Галича? «В этом диком и смешном, как автогонка, увлекательном и жутком кураже»? Ничего там нет, в этом кураже. Ни-че-го. Сплошная скукотень.

И тут – словно дожидались, когда она созреет – в памяти Аркадии слово за словом, картинка за картинкой с неудержимой и неправдоподобной яркостью стали возникать бабушкины предсмертные рассказы. В них была неодолимая, завораживающая притягательность. Как это она до сих пор ничего не вспоминала?

Аркадия от корки до корки – от доски до доски – проштудировала «дневник» в потертом кожаном переплете. Сперва подряд, потом вразбивку, выбирая запомнившиеся места, потом и вовсе наугад. Она изучала Тетрадь с изумлявшей саму себя сосредоточенностью, словно искала в ней какую-то тайну. Очень нужную, без которой жизнь – не жизнь. Читала и перечитывала почти не поблекшие за столько лет «дневниковые» записи, письма и прочие бумаги, рассматривала оставленные прадедом «сокровища».

И вспоминала. Бабушка тогда строго-настрого запретила звать кого-нибудь на помощь, и Аркадии пришлось вести ее самой. Сильно ослабевшую, задыхающуюся при каждом шаге, чуть не теряющую сознание, но непреклонную в своем стремлении добраться до «сокровищницы» и «передать внучке бразды правления».

Передала. Успела.

Разглядывая драгоценности – вот приваловской работы, вот Фаберже, вот вовсе старинные, – Аркадия начала ловить себя на странном, удивительном ощущении. Всматриваясь в прихотливые золотые завитки, в завораживающую игру камней, словно живущих своей собственной жизнью, она как будто слышала мысли тех мастеров, что склонялись когда-то над этими кольцами, брошами, ожерельями. Давным-давно никого из этих людей нет в живых, а мысли – вот они. Драгоценности говорили с ней, Аркадией. Говорили ясно и внятно.

Когда-то давным-давно она читала в какой-то книжке, кажется, это была купринская «Олеся», как умирающая ведьма передает «наследнице» свой дар: не столько словами, сколько прикосновением. Аналогия, конечно, выходила очень отдаленная, но все же что-то в этом было. Пробудившийся вдруг в ней интерес к ювелирному делу был не просто типично дамской любовью к драгоценностям, отнюдь. Аркадию не обуревали мечты о том, как приятно было бы носить вон те или эти серьги или кольца. Ее притягивало именно ювелирное дело. Вряд ли Живанши или Диор мечтали носить свои шедевры, хотя бы потому, что шедевры они производили преимущественно «для дам», – нет, они мечтали одеть в свои платья «весь мир». Ну, условно говоря, «весь мир». Им нравилось видеть, как придуманные ими шедевры делают прекрасных женщин еще прекраснее. Аркадия чувствовала теперь что-то подобное.

Это было очень странное чувство. Немного похожее на самое-самое начало пылкого романа. Когда романа еще и нет, только искра какая-то в глазах, да смутное, но острое предчувствие. И тяга. Неудержимая тяга. Потому что это была именно тяга. Иррациональная, почти мистическая. Как будто бабушка перед смертью передала ей наследственную «ювелирную жилку». Правда, проявилась эта жилка лишь спустя изрядное время, но ведь и зерно, брошенное в землю, прорастает не за одну секунду и даже не за один день.

Она записалась в Ленинку, по уши погрузившись в специальную литературу. И профессионально ювелирную, и историческую. Ей равно интересны были и «биографии» знаменитых драгоценностей, как будто на каждой из них оставались невидимые следы прежних владельцев: королей, пиратов, герцогинь – и секреты работы с металлами и камнями. Секреты, пожалуй, были даже интереснее.

Больше всего Аркадию поразили фотографии необработанных самоцветов: это – алмазы? изумруды? сапфиры? Да это же просто гравий или еще какая-то каменная мелочь. Блеклые, невзрачные, никакие. Да и золотые самородки были не лучше. Ну блестят слегка – и все. Самородная сера тоже блестит, и галька речная блестит. Никакой в этих самородках привлекательности нет! В «Алмазном фонде» она разглядывала и знаменитый «Мефистофель», и другие самородки – ну ничего же особенного. Привлекательны примерно настолько же, насколько привлекательны латунные отливки.

Перечитав всю доступную литературу, Аркадия поняла, что знаний «вприглядку» ей мало. Просто-таки оскорбительно мало. Как будто в душе проснулся буквально волчий голод, и утолить его жалкими книжными крохами было совершенно невозможно.

Специальность «изготовление и проектирование ювелирных изделий» обнаружилась почему-то в текстильном институте. На факультете прикладных искусств. Ну, текстильный так текстильный. В приемной комиссии, едва увидев предъявленный Аркадией диплом Плехановского, ей разве что ковровую дорожку не расстелили и оркестр не привели. И на вступительных зачли «Плехановские» результаты, и факультативное посещение разрешили, и вообще включили «режим максимального благоприятствования».

Училась Аркадия с жадностью. И не только училась. Пробивалась на закрытые выставки и конференции, обзаводилась связями в ювелирной среде, заслужила постепенно уважение и даже авторитет и среди мастеров, и в торговле, и среди коллекционеров и ценителей. Большинство «ценителей» составляли жены высших партийных бонз. У них были деньги, возможности и страстное желание заполучить не фабричную «массовку», изготавливаемую сотнями и тысячами экземпляров, а нечто «эдакое», уникальное – и при этом, как правило, абсолютно отсутствовал вкус. Так что, раздобыв правдами и неправдами вожделенный «раритет», они чуть не бесились, ловя на себе скептические взгляды «добрых» подруг. А все потому, что «раритет», прекрасный сам по себе и, разумеется, очень, очень дорогой, владелицу зачастую совсем не красил. С драгоценностями ведь все обстоит так же, как и с одеждой: нужно уметь и выбирать, и носить.