Читать книгу "Левиафан и либерафан. Детектор патриотизма - Юрий Поляков"
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Есть у вас что-нибудь новое?
— Есть. Пьеса «Как боги», опубликованная только что в «Современной драматургии», но уже поставленная в Белгороде, Ереване, Владикавказе, Пензе. Увидят ее скоро и в Москве во МХАТе имени Горького. Ставит сама Татьяна Васильевна Доронина.
Беседовала Анна Чужкова
«Культура», 27 марта 2014 г.
— Юрий Михайлович, что сподвигло вас написать «ЧП районного масштаба»?
— Я был советским человеком. При скептическом отношении к той, уже подвядшей идеологии, ветхим лидерам, дефиците, запретам на идеи и книги, антагонистических чувств я к тому обществу не испытывал. В андеграунд шли, в основном, дети номенклатурных работников, а я вырос в заводском общежитии и, как большинство моих «одностратников», реализовывал свой общественный темперамент через ВЛКСМ — и в школе, и в институте. Отношение к комсомолу у меня было бодро-романтическое, хотя это был, в сущности, такой молодежный менеджмент под идейным флагом. Сейчас абсолютизируют его идеологическую «наволочку», но мы-то спали на «подушке»: у нас были молодежные лагеря, спортивные клубы, театры, творческие объединения. В райком я попал случайно: вернулся из армии, а мое место в школе рабочей молодежи, где я работал, было занято, и тут один знакомый из Бауманского райкома сказал, что им нужен «подснежник» в школьный отдел — человек, работающий в райкоме, но получающий зарплату в другом месте, тогда это было распространено. И я увидел аппаратный механизм комсомола. Организационных навыков, полученных там, мне хватило на всю жизнь, вплоть до должности главного редактора. Но я понял, что это эскалатор (термина «лифт» тогда еще не существовало), на котором стоят не только те, кому дорого дело, но и те, кто занят исключительно своей карьерой. Не случайно из этого же райкома потом вышел Ходорковский, вообще многие комсработники стали богатыми людьми. Мне открылась обратная сторона ковра…
— …уток и основа?
— Да, но их переплетения совершенно не совпали с теми романтическими представлениями, в которых нас тогда воспитывали. Кроме того, я верил в миссию литературы, в то, что она должна открывать глаза обществу: как же так, почему никто про это не написал, люди, наверное, не знают правды! Мне хотелось рассказать о том, как меняет человека включение в аппаратную борьбу: вступая в нее даже ради большой идеи, в итоге оказываешься в сваре, которая к идее уже не имеет никакого отношения. То же самое было и со «Ста днями до приказа». В армию я шел, воспитанный на воениздатовских книгах и фильмах, вроде «Весеннего призыва» с Игорем Костолевским в главной роли.
— Повесть «ЧП районного масштаба», написанную в 81-м, напечатали только в 85-м?
— Да, еще при Черненко, когда никто не знал, что впереди нас ждут двое из американского ларца — Горбачев и Ельцин.
— В экранизации от повести осталось не так много. Вашему Шумилину и посочувствовать можно, а у Снежкина какой-то монстр получился. Почему?
— Фильм вышел в конце 1987 года, почти одновременно с «Маленькой Верой», когда поднялась перестроечная волна. Сценарий писал я, но фильм снимается не по литературному, а по режиссерскому сценарию. На примере гигантов проще объяснять свои лилипутские проблемы, поэтому сошлюсь на знаменитый фильм режиссера Кристиан-Жака «Пармская обитель» с Жераром Филиппом. Я увидел его раньше, чем прочел Стендаля, а прочтя, был поражен: в романе всё тонко, на полутонах, это человеческая история, где у каждого героя своя правда. А в фильме все грубее, он черно-белый во всех смыслах, если и его еще не раскрасили. С моей повестью вышла аналогичная история. Режиссером был выбран Сергей Снежкин, человек максималистских взглядов, настроенный яро антисоветски. В комсомоле он не состоял, так как в школе бузил, а потом во ВГИКЕ женился на однокурснице-мексиканке. Тогда трансатлантические браки не поощрялись. Для него комсомол был абсолютно чуждой средой. Как, кстати и для Мурада Ибрагимбекова, экранизировавшего роман «Замыслил я побег» (он хоть в комсомоле и состоял, но в райкоме никогда не был). А режиссер должен знать, о чем снимает.
Фильм получился жестким, гротескным, что и вызвало бурю восторга в 88-ом. А теперь его почти не показывают, так как это снято не про людей, а про монстров, причем придуманных. Снежкин и среди актеров искал «монстров», точнее тех, кто мог талантливо изобразить «монстров». Потому-то и выбрал Игоря Бочкина на роль Шумилина, а Виталия Усанова на роль заворга Чеснокова. «Смотри, какие рожи! Какие сволочи!» — гордо говорил он мне, показывая фотопробы. Ярость ослепляет художника. Талантливые, но неистовые режиссеры и начали формировать манихейский миф о советской власти.
— Персонажи — образы собирательные, но реальные прототипы у них наверняка были?
— Я всегда отталкиваюсь от конкретного человека, насыщая его впоследствии черточками, подсмотренными у других людей. В Николае Шумилине больше всего от двух реальных людей — первого секретаря Бауманского райкома Валерия Бударина, с которым я работал в 1977–1978 годах, и от Павла Гусева, первого секретаря Краснопресненского райкома, где я состоял членом бюро, когда стал секретарем комсомольской организации Союза писателей. Присловье «Вот так, да?» — это от него, оно тогда было в моде.
— За дальнейшей судьбой прототипов следили?
— Судьбы оказались совсем разными. Павел Гусев стал видным общественным деятелем, газетным магнатом, а Бударин начал пить, покатился по наклонной плоскости и погиб — его зарезали у пивной в пьяной драке в начале 90-х. А стартовые возможности у них были равными. Более того, из райкома Бударин пошел на большое повышение — стал заместителем председателя Комитета молодежных организаций, а Гусев (у него случились какие-то крупные неприятности) ушел с понижением — всего-навсего ответственным организатором в тот же КМО. А потом все перевернулось…
— …и один выжил, а другой пошел на дно.
— Да, нечто подобное произошло со многими. Это называется: перемена участи. Одни могут приспособиться к меняющейся среде, другие такого усилия над собой сделать не в состоянии. Адаптационные возможности даны человеку от природы. Плюс — откровенное везение. Один оказался в конкретном деле и смог его приватизировать, другой стал крупным функционером, но в собственности у него была лишь «вертушка», а ее отключили, и у него ничего не осталось. Разумеется, кто-то не смог пережить краха идеи, в которую верил. А другим — тьфу: спокойно эмигрировали на ПМЖ, как второй секретарь того же Краснопресненского райкома, чуть не в баню ходивший с орденом Трудового Красного Знамени…
— Выжили те…
— …кто понял, что государственность обретает новую форму, пусть и уродливую на первых порах. Плохая она или хорошая, но другой нет, значит надо работать на ту власть, которая есть. И оказались — кто в команде Ельцина, кто — у Зюганова… Нормальное обретение себя в новой жизни. Чем принципиально отличаются функционеры того времени от нынешних, образца 90-х годов? Советский функционер был государственником. Все внутренние интриги шли только до тех пор, пока борьба не наносила вред делу. Никакому секретарю ЦК/обкома/райкома, проигравшему аппаратную схватку, не пришло бы в голову, как Ельцину, сдавать врагам государство. А в 90-е в госаппарат пришли люди, для которых интересы страны — десятое дело. Они не все жулики и мерзавцы, но государственный инстинкт у них атрофирован. А чиновник без него невозможен, как музыкант без слуха или танцор без ноги.
Внимание!
Сайт сохраняет куки вашего браузера. Вы сможете в любой момент сделать закладку и продолжить прочтение книги «Левиафан и либерафан. Детектор патриотизма - Юрий Поляков», после закрытия браузера.