Читать книгу "Дом свиданий - Александр Амфитеатров"

– Вот дьявол! – вырвалось у Марьи Ивановны.

Катерина Харитоновна, в дымном облаке, пожала плечами.

– Да, не ангел… Хотя все относительно в подлунном мире… Например, в сравнении с нашей Буластихой…

Марья Ивановна содрогающимся движением ужаса и отвращения прикрыла глаза пальцами обеих рук.

– Ну, уж об этой что же… Буластиха не женщина, а гиена на задних лапах…

– Правильно сказано. А вот – смотрите – разница. Буластиха гиенствует изо дня в день, из часа в час, годы и годы, но в деле у нее нет ни порядка, ни дисциплины. Есть только хаос панического страха пред взбалмошной бабой, способной ни с того ни с сего вызвериться, как бешеная собака. Посмотрели бы вы, какая поголовная шкода начинается у вас в корпусе, когда в отлучке строгий Федосьин глаз! К плюхам-то притерпелись, а глупое тиранство дразнить – лестная забава. Риск – благородное дело: конечно, если попадусь, то ты, ведьма, с меня шкуру сдерешь, но попадусь ли, нет ли, это бабушка надвое говорила, а уж штучку-то тебе назло я отмочу, голубушка, отмочу!.. Вот я вам рассказывала, как довела Буластиху до того, что она меня мало-мало утюгом не убила, – и ничего… При Федосье я так не посмела бы, да и не захотела бы… И с Веселкиной тоже… У нее, кроме того истязания, которое я вам рассказала, мне известны за десять лет еще только два случая действительно жестокого бойла… И надо признать правду, что в обоих случаях барышни были безобразно виноваты… А между тем заведение Веселкиной идет, как безупречно выверенная машина… И уж что она приказала, не беспокойтесь, будет исполнено точка в точку, потому что боятся ее гораздо больше, чем мы Буластихи, даром что у этой чуть не каждодневные расправы, каких у той выпадает одна в пять лет…

– Почему, Катя?

– Потому что… Как бы вам сказать?.. Там, где с одной стороны – тиранство, а с другой стороны – рабы, важно не то, чтобы тиран, в самом деле, был свиреп, но чтобы рабы знали и помнили, как он может быть свирепым, если захочет… Ну и, зная и помня, старались бы, чтобы не захотел…

– Рабы… – тяжко вздохнула Лусьева. – Этакое же проклятое слово, клеймящее… Прилипло к нам, и не отлепить…

– Ныне, и присно, и во веки веков, – холодно согласилась Катерина Харитоновна.

– И все-таки, Катя, как хотите, а я вам завидую, что вы были в оппозиции «Феникса»… Как никак, а попробовали, хотя бы и в проституции, свободно быть хозяйкой своего тела и сама себе госпожой… Жаль, что так плохо кончилось…

Катерина Харитоновна села перед ней на стол, превратила вокруг себя дымное облако в густую тучу и изрекла, подобно пифии с треножника:

– А разве могло кончиться иначе?.. Ассоциация, корпорация, кооперация, организация… не для нас, русской бестолочи, Маша!.. Слыхали вы сказку, как зверушки поселились общежитием в лошадиной голове?

– Не помню… а что?

– Да… прилетел комар-пискун, прилетела муха-горюха, приполз жук-тропотун, прибежала мышка-норушка, прискакал зай-чик-косоглазик, набралась зверья полная лошадиная голова… Живут и блаженствуют. И вдруг – тук-тук! вопрос басом: «А кто в терему, а кто в высоком?» – «Я комар-пискун, я муха-горюха, я жук-топотун, я мышка-норушка, я зайчик-косоглазик… а ты кто?» – «А я Мишка-медведь, всех вас давишь!..» Сел толстым задом на лошадиную голову… и от звериного общежития осталось только мокрое пятно!

– Невеселая сказка, Катя!

– Но, увы, Маша, к сожалению, вечная… неизбывная русская сказка, Маша!

Глава 20

Дружбы между Лусьевой и Катериной Харитоновной не упрочилось. Кто-то из женщин или из прислуги нашептал что-то Федосье Гавриловне, и она остервенилась против новой Машиной приятельницы, как лесной зверь. Целую неделю выслушивала Маша от бушующей покровительницы попреки неблагодарностью, претерпевала жестокие сцены, а когда дерзала огрызаться, бывала и бита… Зато слова и советы Катерины Харитоновны крепко запали в душу девушки. Долго размышляя, взвешивая свое настоящее положение и возможное будущее, она пришла к убеждению, что Катерина Харитоновна права.

– Хуже, чем я живу, не бывает. А если пройдет моя красота или схвачу я болезнь, мне отсюда все равно одна дорога: на панель либо в публичный дом… Если уж загублена я и не видать мне порядочной жизни, так хоть вырваться бы на свою волю…

– Катерина, наверное, сбивала тебя на волю? – пытала Лусьеву под дружеским секретом «Княжна».

– Да, говорила… – нерешительно подтвердила Маша.

– Уж, конечно… Это она всем проповедует, к которым чувствует симпатию. Сама увязла, как свая, вбитая в болото, а других спасать охота. Что же? Советы ее неглупые. Права.

– Ты находишь?

– А ты – нет?

– Я не знаю… теряюсь… Если ей поверить, то выходит, что самое страшное совсем не так страшно… Но тогда уж очень досада и горе берут: зачем же, как же мы из-за этого страха всю жизнь-то свою изломали?

– Судьба, милый друг! – вздохнула «Княжна». – Все судьба. Играет она людьми-то. А Катерина права!.. Ах, если бы не кандалы мои, я и сама бы бежала!..

– Что ты называешь кандалами?

– Титул мой, дружочек!.. Как там не прикладывай, а нельзя княжне жить и на докторские осмотры являться… скандал всероссийский… родные… однофамильцы… Мне жить не дадут в Петербурге!.. Нигде в России!.. Затравят… А, пожалуй, даже еще и отравят, чтобы освободить родословное дерево от червивого яблока!.. Поддержать, когда я поневоле с голода в грязь катилась, никто из них меня не поддержал, а когда я в грязи, всякий, кто про грязь мою знает, меня в нее еще глубже топчет!.. Кроме того, мы и сами скоро уйдем из жизни, – я и Артамон. Мы и теперь ушли бы, да у Артамона еще не добран капитал, по его расчету. Года через полтора, – он предполагает, – мы можем жениться, купим дом в Харькове и откроем аукционный зал… Ну, а сейчас надо еще работать – добирать капитал.

– Но почему же работать непременно у Буластихи, которая отбирает почти все деньги в свою пользу?..

– Нет, у нас особый уговор: я в трети, помимо подарков.

– Все-таки!

– Говорю же тебе: меня, бедную «Княжну», на своей воле сейчас же затравят. А то еще упрячут в желтый дом. Помочь родне, когда крайняя нужда, – у нас нет денег, мы не хотим «злоупотреблять влиянием»; но чтобы поместить в дом сумасшедших «позор семьи» и платить за содержание «позора», лишь бы не выплыл на свежую воду, на это и протекция, и капитал сразу найдутся…

– А ты не откладывай, выходи замуж за Артамона теперь же: вот и перестанешь быть «Княжною», а когда ты потеряешь фамилию, твоей родне уже не может быть до тебя никакого дела…

Мертвое рыбье лицо «Княжны» слегка оживилось и покраснело.

– Ты Марья Ивановна, не понимаешь, что говоришь.

Неужели ты воображаешь, что когда я выйду замуж, то позволю себе продаваться как сейчас? Нет, милый друг мой: я свое прошлое перед церковью оставлю… из-под венца выйду чистенькою, – Господи, благослови в новую жизнь! – чтобы о былом сраме не было и помина. Так у нас уговорено и с Артамоном, а то – зачем бы и замуж идти? Он ведь очень солидный и справедливый человек, Артамон, хотя и любит деньги до страсти… Разве ему по таким должностям служить?.. А затем…