Читать книгу "Проект "Лазарь" - Александар Хемон"

Шиппи, заломив Лазарю руку за спину, отчего тот согнулся дугой, громко звал жену. Лазарь на мгновение застыл, не дергаясь, не пытаясь высвободиться; Шиппи все сильнее давил на него, явно стараясь сломать ему руку. Лазарь почувствовал, что еще немного, и его плечо треснет; боль нарастала. «Матушка! Матушка!» — закричал Шиппи.

И все же нам удалось добраться живыми до румынской границы; машин перед нами было немного, пограничники скучали от безделья. На меня нахлынул знакомый страх перед границами, но я проигнорировал его, словно это была обычная простуда, и покорно доверил свой паспорт — свою душу — Сереже. Рора глянул на меня, как мне показалась, с презрением, но и свой отдал без возражения. Сережа передал все паспорта (оказывается, Еленин тоже был у него) пограничнику и принялся заговаривать ему зубы; тот полистал документы, потом взял телефон и, не смотря в нашу сторону, стал куда-то звонить. Сережа повернулся к Елене и пронзил ее грозным взглядом.

В этот момент до меня дошло, что Елена едет в Бухарест не по своей воле; мы с Ророй и наши американские паспорта служили благовидным прикрытием, привносили оттенок респектабельности; Сережа, очевидно, сообщил стражу границы, что все мы тут — закадычные друзья, если не родственники. Рора, похоже, тоже догадался, что Елену вывозят насильно. Весьма вероятно, наш безумный разудалый водила давно скорешился с этим пограничником, и тот теперь разыгрывает спектакль для начальства. Положение у нас было безвыходное: даже если пограничник — честный малый и мы сумеем объяснить ему ситуацию, Сережа заявит, что это мы пытаемся вывезти девушку; в результате мы застрянем на ничьей земле между Молдавией и Румынией и, возможно, нас обвинят в торговле людьми. Пограничник — пора, пожалуй, описать его внешность: бледный, лопоухий, с усами — спросил меня о чем-то по-румынски. Поняв одно только слово «Америка», я перегнулся через Сережу и сказал в окно: «Чикаго». Он показал пальцем на девушку и опять пробормотал что-то непонятное. «Елена, — сказал я. — Бухарест». Сережа смотрел вперед, словно он тут ни при чем; мне захотелось разбить ему челюсть кувалдой. Пограничник вернул наши паспорта Сереже — ну конечно, они сообщники! — а тот брезгливо передал наши почему-то не мне, a Pope. Елене, скорее всего, предстоит стать проституткой в борделе где-нибудь в Косове или в Боснии, или на улицах Милана; в Бухаресте Сережа передаст ее своим сообщникам. Что мы могли сделать? Ничего; только ехать с ним дальше.

Румыния была плоская, как блин, дорога — прямая как стрела. Сережа быстро разогнал машину до 190 километров в час, задрал левую ногу на панель управления и уперся головой в подголовник. Елена спала; я то задремывал, то просыпался с чувством вины, ища себе оправдание. Мы не в состоянии ничего предпринять; у Сережи наверняка где-нибудь припрятан нож или даже пистолет, а мне совсем не хочется схлопотать нож в спину или пулю в голову; другого способа попасть в Бухарест у нас нет; не стоит лезть в чужие дела; не исключено, что Елена знала, на что идет; может быть, для нее это единственная возможность вырваться из поганого захолустья; а вдруг она решила таким образом собрать себе деньги на учебу в университете; допускаю, что это был ее собственный выбор. И вообще, кто я такой, чтобы ее осуждать? Каждый человек имеет право сам распоряжаться своей жизнью.

Однажды в метро, когда я возвращался с работы, какая-то женщина с пухлыми красными губами и с лисой на шее забилась в эпилептическом припадке: изо рта у нее пошла пена, лицо искривилось в ужасной гримасе, левая нога задергалась, как рыбий хвост. Пассажиры в вагоне остолбенели; какие-то подростки захихикали; я, не зная, что делают в подобных случаях (я же не врач), ждал, пока найдется знающий человек. Но такого среди нас не нашлось; врача не было; женщина продолжала с пеной на губах корчиться в конвульсиях; кто-то, сжалившись, на остановке вытащил ее на платформу. Пока поезд набирал скорость, я успел увидеть, что какой-то человек, склонившись над ней, вытащил у нее изо рта язык и бьет ее по щеке; вокруг них столпились зеваки. Была бы здесь Мэри, она точно бы знала, как помочь несчастной, и не стала бы мешкать. Когда Мэри вернулась домой с дежурства, я ничего ей об этой припадочной не рассказал.

Я знал, что, окажись Мэри в Сережиной машине, она наверняка бы потребовала, чтобы он сбавил скорость; наверняка сказала бы пограничнику что-нибудь про Елену; нашла бы другой способ добраться до Бухареста; и все бы разрешилось наилучшим образом. И радовался, что моей жены не было рядом, ее присутствие меня бы смущало, как это уже не раз случалось. От тряски меня укачивало и клонило в сон.

— Он засыпает, — сказал Рора; вздрогнув от неожиданности, я посмотрел в зеркало заднего вида и увидел, что веки у Сережи слипаются, подбородок то и дело опускается на волосатую грудь, а машина периодически виляет из стороны в сторону. Он собирается нас убить; я не в состоянии этому помешать; Мэри нет рядом. От смертельного страха Елена покрылась испариной, раскашлялась и всхлипывала. Ни она, ни Рора не произнесли ни слова. Получалось, все теперь зависит от меня, хотя наши судьбы были в Сережиных руках. «Пожалуй, — подумал я, — молниеносная смерть — лучший выход из этой малоприятной ситуации».

Конечно, и мне случалось в тот период, когда я сильно пил, пьяным водить машину. Иногда, совсем уже поздно ночью, покинув какой-нибудь бар, ставший мне на время родным домом, я садился за руль, жал на газ и несся по пустой улице, испытывая себя на смелость: сколько я продержусь, не нажимая на тормоз. Однажды мне удалось проехать все светофоры, в том числе и на красный свет, ни разу не притормозив. Ощущение опасности и пренебрежение к смерти помогали прочистить мозги. Припарковавшись около дома, дрожа от избытка адреналина в крови, я остро, как никогда, чувствовал, что живу. Мне казалось, что я заработал себе несколько лишних лет жизни, и это будут счастливые годы. Я ложился рядом с Мэри с упоительным чувством, что заслужил ее любовь. Ей так и не довелось узнать, что она столько раз могла меня потерять.

Сережа так давил на педаль газа, будто не собирался дожить до завтрашнего дня. «Что-то надо делать», — сказал я по-боснийски, обратившись, кажется, к Елене. Сережа тряс головой, как погремушкой, иногда хлестал себя по щекам — он-то как раз хотел жить, придурок, только впал в транс от скорости и сознания своей власти над нами. Из магнитолы неслась громкая танцевальная музыка; я боялся смерти, но, похоже, не слишком сильно; может быть, мне удастся пережить это испытание, не приложив никаких стараний. Вот в чем должен заключаться смысл жизни — жить, не боясь смерти; а сейчас мне просто устроили экзамен. Я посмотрел на Сережино сонное лицо и подумал: «Это — я. Все вокруг — часть меня, а я — часть их. И не так уж важно, что я умру».

Но Рора остался верен себе: стукнув нашего одержимого шофера по плечу, он сказал ему на своем родном языке: «Потише, приятель, потише». Словно по волшебству, Сережа сбавил скорость, а потом свернул к автозаправке — облить себе лицо и грудь водой в туалете. Вслед за ним из машины вышел и Рора; я понял, что ему очень хочется хорошенько Сереже врезать, но он всего-навсего закурил. Я наблюдал, как кудрявые струйки дыма вырываются у него изо рта и, поднимаясь вверх, исчезают в носу. Не могу сказать, что в тот момент я остро ощущал полноту жизни; скорее наоборот — остро ощущал пустоту.