Читать книгу "Слабость Виктории Бергман. Часть 1. Девочка-ворона - Эрик Аксл Сунд"

– Что вы хотите сказать?

Жанетт Чильберг откинулась на спинку и тихо ругалась между затяжками. Ее лицо читалось как открытая книга. Разочарование. Злость. Отчаяние.

София не знала, что говорить.

– Побеседовать с Лундстрёмом больше не удастся, – пробормотала Жанетт Чильберг. – Он повесился в следственном изоляторе. Что вы на это скажете?

ПРОШЛОЕ

Из-за сильной метели на восточном побережье Америки рейс 4592 вместо аэропорта Джона Кеннеди отправляют на посадку в аэропорт Торонто. В качестве компенсации за опоздание их размещают в четырехзвездочном отеле и предлагают лететь дальше следующим утром.

Смыв с себя дорожную пыль, они решают остаться в номере и распить бутылку шампанского.

– Черт возьми, как приятно! Наконец в отпуске. Лассе откидывается назад и вытягивается на кровати.

София, которая стоит в одном нижнем белье и красится перед зеркалом возле кровати, берет мокрое полотенце и набрасывает его на Лассе.

– Иди сюда, давай сделаем ребенка, – внезапно говорит он по-прежнему с полотенцем на лице. – Я хочу иметь от тебя ребенка, – повторяет он, и София цепенеет.

– Что ты сказал?

– Я сказал, что хочу, чтобы у нас был ребенок.

София сомневается, не шутит ли он.

– Ты это серьезно?

Иногда он способен говорить подобные вещи только для того, чтобы секундой позже взять свои слова обратно. Но что-то в его голосе звучит по-иному.

– Да, черт возьми! Тебе недалеко до сорока, а значит, скоро будет поздно. Не для меня, для тебя. А я чувствую, что у нас, может быть, получится больше, чем… Ну, ты понимаешь, что я имею в виду. – Он снимает полотенце, и она видит, что он совершенно серьезен.

– Любимый! Ты хоть понимаешь, какая это для меня радость?

Возможно, сказывается алкоголь или долгий тяжелый перелет, но она начинает плакать. Вероятно, повлияло все вместе.

– Но, дорогая, ты плачешь? – Он встает с кровати и подходит к ней. – Что-то не так?

– Нет, нет и нет. Я просто безумно обрадовалась. Разумеется, я хочу от тебя ребенка. Ты же знаешь, я всегда хотела. – Она смотрит в глаза его зеркальному отражению.

– Ну тогда давай займемся делом! Сейчас или никогда.

Она подходит к кровати. Он обнимает ее, целует в затылок и начинает расстегивать на ней бюстгальтер.

Его глаза горят, как прежде, и ее охватывает волнение.

Потом они идут в ночной клуб на Нассау-стрит – в одно из немногих заведений на этой улице, где очередь не слишком длинная.

В клубе царит полумрак, и он состоит из нескольких комнат, отделенных друг от друга красными бархатными занавесками. В самой большой комнате имеется маленькая сцена, которая, когда они заходят, пустует.

Народу не особенно много, они усаживаются в баре и заказывают по коктейлю. Проходит пара часов, и, по мере того как она все больше пьянеет, публика прибывает, и музыка со сцены звучит все громче.

Рядом с ними садятся мужчина и женщина.

Их имен ей задним числом будет не вспомнить, но произошедшее потом она не забудет никогда.

Поначалу они обмениваются только взглядами и улыбками. Женщина делает Софии комплимент по поводу какой-то детали ее одежды.

Количество коктейлей увеличивается, и вскоре вся четверка удаляется на диван в более спокойной части клуба.

Большая комната.

Свет приглушен, музыка тоже. Диван имеет форму сердца.

Тут она понимает, в какого рода заведение ее привел Лассе.

Ведь это он предложил сходить в клуб. Не было ли у нее впечатления, что он вел ее на Нассау-стрит весьма решительным шагом?

Она чувствует себя немного глупо оттого, что так долго не понимала, где они находятся.

Дальше все получается очень быстро и легко.

И связано это не только с алкоголем, а с тем, что между ней и Лассе в присутствии этих двух посторонних людей что-то происходит.

Он представляет ее как спутницу жизни. Его жесты подчеркивают их близкие отношения, и она понимает, что этим он хочет придать ей уверенности.

В какой-то момент она покидает столик, чтобы посетить туалет, и когда возвращается, женщина сидит рядом с Лассе, а место рядом с мужчиной свободно. Она сразу ощущает нарастающее возбуждение, в висках пульсирует кровь, и она садится.

Смотрит на Лассе и чувствует, что он понял: она осознает происходящее и ничего не имеет против.

Конечно, почему бы не разделить его с другой? Ведь она здесь и знает, что он никогда ничего не сделает без ее согласия.

Тайн больше не существует. Что бы ни случилось, они будут так же сильно любить друг друга.

У них будет общий ребенок.

Следующим утром София просыпается со страшной головной болью. Стоит зевнуть, и в глазах темнеет.

– София, просыпайся… У нас через час самолет.

Она бросает взгляд на часы на прикроватном столике:

– Черт, без четверти шесть… Сколько я проспала?

– Ну, около получаса, – смеется Лассе. – Ты бы видела себя вчера.

– Вчера?

Она улыбается ему, хотя из-за головной боли улыбка дается ей с трудом.

– Ты хочешь сказать, только что? Иди сюда!

Обнаженная, она скидывает одеяло, ложится на живот и подбирает под себя одну ногу.

– Давай!

– Черт, ты так хороша, когда лежишь вот так… – снова смеется Лассе. – Но ты не забыла, что у нас гости?

Она слышит, как в ванной комнате льется вода из душа. Обернувшись, чтобы поцеловать его, она видит через приоткрытую дверь обнаженные тела.

– Разве это помеха?

Правильно ли они поступили? Во всяком случае, ей это доставляет удовольствие, и он тоже вроде бы счастлив.

– Тогда давай по-быстрому, – шепчет он. – Самолеты психов не ждут.

Головная боль кажется теперь лишь приятным головокружением.

Гостиницу они покидают на такси, в страшной спешке, чтобы успеть на самолет. Мужчина и женщина со смехом машут им на прощание руками, адресами или телефонами они не обмениваются.

Во время полета ей удается задремать, во многом благодаря трем маленьким бутылочкам водки, которые они распили на завтрак.

Просыпается она от того, что он осторожно пихает ее в бок.

– София? Ты должна на это посмотреть. Картина почти футуристическая…

Она уснула у него на плече и с трудом распрямляется, чтобы посмотреть в окно. Там оказывается белый от снега Нью-Йорк по обеим сторонам реки Гудзон, черной линией наискосок рассекающей картину под ними. Улицы Бронкса и Бергена кажутся узенькими полосками на белой бумаге. Тени от небоскребов напоминают диаграммы.