Читать книгу "Кинокава - Савако Ариеси"

И вдруг Хана снова рассмеялась: – Хранилище опустело, знаешь ли. Ты часто повторяла, Фумио, что тебе противно смотреть на женщину, которая целиком и полностью зависит от мужа и старшего сына. И еще ты говорила, что безропотность смешна. Но я никогда не была безропотной. Я просто делала все, что было в моих силах. Когда твой отец был председателем собрания префектуры, я старательно играла роль жены председателя. Когда твой отец стал членом парламента, я делала все, что полагается делать жене члена парламента. А когда Сэйитиро поступил в Токийский императорский университет, я стала матерью студента Токийского императорского университета. Я действительно во всем поддерживала Сэйитиро, пока не поняла, что он всего лишь бледная копия своего отца. Больше я помочь ему ничем не могла. – До какой степени она разочаровалась в своем первенце? Хана помолчала немного, не в силах найти подходящие слова.

Собрав волосы бабушки в аккуратный пучок, Ханако вернулась на место и принялась вытирать салфеткой пальцы, к которым намертво приклеился запах масляной помады. Холодный ночной воздух пробрался под одежду, и она вздрогнула.

– Твой отец жалел, что ты не родилась мальчиком. Однажды он сам мне это сказал. Он рано разочаровался в Сэйитиро. После этого мне оставалось только позаботиться о том, чтобы Сэйитиро не опозорил семью. Ты не представляешь, как мне было одиноко, когда ты отвергала меня, Фумио.

В лихорадке войны у Фумио совсем не было времени остановиться и подумать о доме Матани. Она, конечно, просила у Ханы денег и отправила к ней своих детей, сохранив внешнюю связь между матерью и дочерью, но все это время продолжала бунтовать. А потому Хане пришлось в одиночку следить за убывающим состоянием семьи. Юная Ханако была попросту не в силах постичь всю глубину одиночества бабушки.

Хана продолжила свой монолог. Ее лицо осветилось улыбкой.

– Вот почему я так обрадовалась, когда конфисковали нашу землю. К тому времени я поняла, что состояние Матани уже никогда не достигнет прежних размеров, поэтому причин чувствовать вину перед предками не осталось. Вместо того чтобы убиваться по напрасно растраченным усилиям, я ликовала, и мне хотелось выкрикнуть твое имя. Под видом уплаты налогов я продала все ценности. Теперь, когда мне не надо было волноваться о том, что случится после моей смерти, у меня словно камень с души свалился, и сердце наполнилось радостью. – Хана снова хрипло рассмеялась.

После первого инсульта она начала жить на широкую ногу, уступив наконец желаниям, которые сдерживала всю свою жизнь. Она постоянно пребывала в приподнятом настроении и, не обращая никакого внимания на своего вдового сына, тратила на себя столько, сколько когда-то тратилось на ее мужа. Томокадзу мрачно взирал на экстравагантные выходки матери. На Утаэ поведение Ханы произвело тяжелое впечатление. Что до Фумио, та просто пожимала плечами. И никто из них не понял мать. Сэйитиро продолжал тихо жить в доме предков, не желая нарушать привычного хода вещей. Он решил, что умрет в праздности, до конца поддержав достоинство старинного рода.

Однако Хана не собиралась растолковывать детям свои поступки и добиваться понимания. Она говорила о том, что будет после ее смерти.

– Вы получите много посмертных подарков. Но ничего не сможете сделать взамен. Представляю, в какую панику вы ударитесь после моих похорон! Смех, да и только!

Темноту прорезал веселый хохот. Ночной холод пробрал Ханако до костей. Испугавшись, что бабушка выбьется из сил, если будет продолжать в том же духе, она снова взялась за «Масукагами».

– Позволь мне продолжить.

– Продолжай. Прочти семнадцатую главу последнего свитка.

– «Глава семнадцатая. Расставание весной. На исходе четвертой луны здоровье отошедшего от дел императора пошатнулось, и весь мир погрузился в тоску. Верный сын его, наш Небесный государь, чуть не умер от горя. Молитвы и заклинания читались круглые сутки, но все напрасно. Состояние бывшего императора быстро ухудшалось, а люди день и ночь приходили справиться о его самочувствии. Юные придворные сбились с ног. Не различая дня и ночи, они гнали своих коней в отдаленное Сагано. Узнав, что бывший император находится при смерти…» – Оторвавшись от книги, Ханако увидела, что глаза бабушки на испещренном морщинами лице не мигают и в них отражается тусклый свет лампы.

Странное ощущение охватило девушку, стоило ей подумать о том, что в ее венах течет кровь Ханы. В ней до сих пор жил дух семейства Матани. Ниточка тянулась от Тоёно к Хане, от Ханы к Фумио и от Фумио к Ханако, и крепче этих уз ничего в мире не было. Ханако почувствовала, как сердце Ханы бьется в ее груди, и ей стало все равно, о чем говорится в тексте, который она читает. Не это ли переживают буддийские монахи, которые десятилетиями поют сутры у статуй Будды – объекта поклонения сотен тысяч людей? Ханако перестала быть преданной внучкой, читающей книгу своей бабушке. Поверив в то, что ее долг – унаследовать от Ханы жизненную силу несчетного числа женщин их рода, она выкрикивала слово за словом, как жрица-прорицательница, будто в этом и заключался сам механизм передачи силы.

Фусума раздвинулись.

– Ты только измучаешь маму, Ханако, если будешь так громко читать.

Ханако с трудом различила в темноте неясные очертания лица Томокадзу с припухшими веками.

Как-то Ханако проснулась уже за полдень. Умываясь холодной водой из колодца, она вдруг вспомнила, что очень давно уехала из Токио. И с тех пор совершенно вымоталась, похудела, глаза ввалились. Откусив кусочек маринованной редиски – местного деликатеса, – девушка подумала о работе. Никто не будет ждать ее вечно.

Оити наносила воды и разожгла огонь в плите. У входа появился первый посетитель. Люди каждый день приходили навестить Хану, потом оставались немного поболтать с другими членами семьи. Их щедро потчевали сакэ и разными закусками, и они возвращались домой с озадаченным выражением на лицах. Требование Ханы угощать посетителей поставило в тупик даже домашних. Состояние ее не менялось, но родственники беспокоились о том, что ей в любой момент может стать хуже. А пока они не знали, чем заняться. Только Оити постоянно суетилась, выставляя и убирая бутылочки с сакэ, тёко, дорогую глазурованную посуду. Время от времени она пробегала мимо Ханако, сидевшей в кухне у обеденного столика, но не останавливалась, чтобы поболтать, и продолжала метаться, доставая с полок и из шкафов старинные блюдца и чайные чашки. Ханако помнила все эти предметы по военным годам. Ей казалось, что вещи в сумрачном особняке живут вечно. Тарелки и стаканы из дома Ханако в Токио были всего лишь тарелками и стаканами, но здесь каждая чашка имела свою душу и могла рассказать немало интересных историй. И остальные предметы в доме обладали тем же свойством: массивные полированные балки, в которых отражались неясные отблески света, тяжелые рамы фусума, скользящие по глубоким пазам, плохо выскобленные глинобитные стены. Все в этом доме словно разговаривало с Ханако. И даже пища, которую она ела, ощутимой тяжестью оседала в желудке.

Ханако пошла в хранилище и переоделась в нарядное платье. Она привезла с собой много строгих костюмов, и они уже начали наводить на нее тоску. Хлопчатобумажное платье с тропическими цветами великолепно сидело на ее фигурке и прекрасно подходило настроению, в котором она пребывала, так что вскоре девушка совсем развеселилась.