Читать книгу "Искусство соблазна - Джудит Айвори"

Он замолчал и посмотрел на нее. Он здорово умел декламировать, и его неожиданные паузы делали манеру чтения своеобразной и оттого еще более притягательной. Он закончил стихотворение тихо и проникновенно, уже не глядя в книгу:

Ты держишь меня на расстоянии вытянутой руки, Но, не пуская меня к себе, ты все сильнее притягиваешь.

Она облизнула губы.

— Это вы. — Она смотрела на стену возле камина.

— Что?

— Мужчина на фотографии, тот, с бородой, что казался мне смутно-знакомым. Он — это вы. — Она поняла, что с бородой и в соответствующей одежде Стюарт смог бы спокойно сойти за араба. — Вы там прямо свой, верно?

Он взглянул на стену и неспешно подошел к фотографиям, на которые она указывала.

— Я пытался, это точно. Какое-то время. — Он положил книгу на письменный стол.

— Где вас снимали? — Эмма подошла к нему и встала за его спиной.

— Возле Каира.

Эмма смотрела на фотографию. В самом деле, там он был моложе, это видно, несмотря на бороду. Но глаза... Как она могла не узнать его глаза? Он был худ и мускулист — ловкость и сила угадывались в нем, и арабские широкие одежды этому не мешали. На голове его был тюрбан, и этот головной убор как нельзя лучше подчеркивал красоту его высокого лба, худобу щек. Он загорел, и кожа его цветом была неотличима от кожи других.

— Вы там долго пробыли?

— Нет. Мой дом был в Стамбуле. Но я часто уезжал и подолгу путешествовал. Вот так, с перерывами, я жил в Стамбуле около трех лет.

— А потом?

— Потом в России. Квартира в Петербурге, дом в Царском Селе, и небольшое поместье возле Одессы. В зависимости от времени года или настроения я жил в одном из этих трех мест. Хотя больше всего мне нравилось в Петербурге. В этом городе я был готов остаться навсегда.

— В Петербурге?

— Да, в России, — сказал он, предполагая, что с географией она не в ладу. Но она понимала достаточно, чтобы осознать ту пропасть, что пролегла между ним и его родиной, Англией, в культурном отношении. Любопытство побудило ее спросить:

— Вы когда-нибудь видели царя?

— По нескольку раз в неделю. Меня там воспринимали как английскую экзотику и любили принимать при дворе. Я мог встречаться с царем и его придворными хоть каждый день.

— И как выглядит царь? — с мечтательной задумчивостью спросила она.

Он пожал плечами.

— Милый. С хорошими манерами. Не очень уверенный в себе человек. Глава деспотичного правительства, которое терзают покушения. Двор великолепен. Сама страна — не понятный водоворот. И бедность там такая, что мы, те, кто живет на другом берегу Балтийского моря, и представить не можем.

— Вы говорите на всех этих языках? На русском, на арабском?

— Разумеется. И еще на английском. Я могу со своими запинками говорить на русском, турецком, арабском, французском, немного понимаю фарси, урду, пенджабский диалект и курдский немного. — Он сам над собой засмеялся.

Ему понравилось, что она не стала отрицать того, что он заикается, а просто сказала, причем сказала сразу же:

— Мне нравится ритм вашей речи. Он интересный. — Она заморгала с наивно-простодушным видом. — Вы знаете, иногда мне приходится следить за собой, чтобы случайно не сымитировать вашу речь — особенно этот ритм. — Она покачала головой. — Нет, у меня все равно так не получится. Но иногда я ловлю себя на том, что знаю, как вы произнесете предложение, еще до того, как вы начнете говорить, и я хочу сказать, что мне нравится это тоже — все равно что танцевать с вами.

Он сложил руки на груди и, глядя на нее сверху вниз, ждал продолжения. Ждал, что она скажет что-нибудь, что превращало бы ее комплимент в нечто менее приятное. Но так и не дождался, и это сильно его удивило. Видимо, она сказала то, что думала.

Она и представить не могла, как приятно его поразила. С чего бы вдруг ей любить тот недостаток, который другие с трудом переносят... Он сперва улыбнулся, потом быстро спохватился — не хотел выглядеть глупо — и сделал серьезное лицо.

— Вы много путешествовали.

— Да, это так. — Он взглянул на стену с фотографиями.

— Их у него было очень много. Он снимал на Востоке, на Ближнем Востоке и в Аравии. Он указал на другой снимок, с деревьями в снегу, со скамьями со снежными шапками и со зданием в неоклассическом стиле, с массивными многочисленными колоннами. То был Казанский собор как раз после снегопада. — Это Россия, — с удовольствием сообщил он. — Высший свет зимой съезжается в Москву, но только не я — я люблю Петербург, особенно когда царь и его двор покидают город. — Он улыбнулся своим мыслям. — Мне нравились яркие морозные дни. Не могу представить ничего более спокойного, умиротворяющего, чем солнечный зимний пейзаж, и в то же время ничто так не веселит душу, как прогулка по сугробам по колено высотой, когда кажется, что весь мир принадлежит только тебе.

Эмма посмотрела на него так, словно понимала, о чем он говорит.

— Петербург — это столица России, да? — несмело переспросила она. — Она далеко на севере? Там гораздо холоднее, чем у нас?

— Да, все верно. Петербург расположен на берегу Финского залива, Дания гораздо южнее. А севернее столицы России только тундра. Там, кстати, я тоже бывал.

— Тундра, — повторила она, и по ее лицу было видно, что она совершенно не представляет, что это такое.

Он слегка улыбнулся и отвел глаза. Он понял, что окончательно ее запутал.

— Я заставляю вас скучать.

— Нет, — быстро ответила она, — вовсе нет. — Она прогнулась в спине, потом изогнулась, чтобы подтянуть к плечам одеяло, и все это время продолжала разглядывать фотографии. — Я не могу представить, что живу где-то в другом месте, — сказала она. — Мне нравится слушать об этих местах.

— Берегитесь, я вас замучаю рассказами, — со смехом сказал он, но на самом деле ему был очень приятен ее интерес. — Тундра — это такая ледяная равнина, покрытая снегом. Земля раскисла бы от дождя и ручьев, которые там текут в изобилии, если бы не холод, который проморозил ее бог знает до какой глубины. Лед твердый, как земля под ногами. И кругом одна белая гладь, куда ни взглянешь.

Она пристально смотрела на него, и, как он понял, на уме у нее была не тундра, а тот, кто про нее рассказывал.

— Почему? — спросила она. — Почему эти места привлекали... привлекают вас?

— Потому что они не английские, — немедленно ответил он. И состроил гримасу. — Они и не европейские, хотя Петербург представляет собой приятный компромисс. Они другие. Я думаю, моя любовь к другим местам как-то связана с желанием держаться как можно дальше от моего отца и от той ответственности, которая была бы с этим связана. — Он презрительно хмыкнул. — Полагаю, эта любовь или страх ответственности завели меня слишком далеко. Я охотился на медведя в горах Кавказа — весьма далеко от моего петербургского жилья, когда весть о смерти отца достигла моего дома. Старому черту было всего пятьдесят семь. Я, честно говоря, думал, что такой мерзкий человек, как Донован Эйсгарт, проживет лет до ста, к такому и смерть не захочет близко подходить.