Читать книгу "Жди меня, когда небо окрасится в розовый - Марат Маратович Мусабиров"

о потенциале человечества? – Я решил плавно перевести тему от негатива.

– Потенциал?.. Ну… Он есть. Но они всё равно растрачивают его попусту.

– Потенциал человечества не просто огромен, он бесконечен. Я соглашусь с тем, что большинство людей просто не применяют его. И от этого грустно. Правда, люди глупые.

«И сам же вернулся обратно! Что я делаю?..»

– Отвратительные! Мерзкие…

– Ужасные эгоисты, да-да, – продолжил поддерживать разговор, увлекшись. – И жаль, что они начинают осознавать свою глупость, свои ошибки только после того, как что-то случается. Что-то, что прямо указывает на их недочеты, на их ничтожность как людей.

– Да что уж там, они до сих пор воюют между собой, не могут поделить территории, ресурсы… Эта проблема кажется неразрешимой без силы. Но это не так. Всегда есть иной выход. Только не все догадываются, потому и воюют. В это время страдают все. И в это время ощущение страха за свое существование рядом с такими тупыми созданиями острое, как никогда. Только, если честно, мне всегда страшно…

Мирай больше ничего не сказала. Это позволило мне немного успокоиться и подумать над тем, что только что она вылила на меня. И чтобы хоть как-то довести тему до своего логического завершения, так сказать, закончить на позитивной ноте, я решил добавить:

– Знаешь, все-таки не стоит ненавидеть всех людей. Такое не надо в абсолют возводить. Есть много хороших, прекрасных личностей. Благодаря им мы продолжаем жить в более-менее порядочном обществе.

– Только это «порядочное общество» очень и очень хрупко, – безутешно обронила Мирай.

– Оттого оно и «более-менее», хех.

«И всё же, какими бы резкими и противными ни были наши высказывания, мы говорили правду. Кровь вся аж кипит, мне даже понравилось…»

Мирай перетерпела какое-то время безмолвия, а после продолжила, как будто обращаясь не ко мне, а к самой себе:

– Какой вообще смысл в том, что я делаю? Если буду дружелюбной – а я пыталась такой быть, – моя улыбка не принесет результатов, как бы я ни старалась с кем-то сойтись. Счастливые мысли будут бесполезны, ведь людям постоянно нужно что-то еще и они будут кричать недовольно в мое наигранно радостное лицо, которое стремительно будет терять яркость, а всё, что я буду слышать, – это эхо в своей голове. Мне нельзя уже просто взять и измениться. Пыталась до этого, правда. Однако ничего хорошего не вышло. Наоборот, мне стало только хуже. Давным-давно дружила даже с кем-то… Да вот только им не нравилась я. Они это скрывали, продолжали со мной общаться, как бы из вежливости. Так они страдали, и я со временем это поняла. От этого мне было ужасно больно. Не хотела я, чтобы кто-то страдал, но и сама страдать не желала. Потому пришлось всех бросить и стать такой, какой ты меня видишь сейчас. Истинной мной. Считай это откровением.

Я потерял дар речи. Мой рот непроизвольно раскрылся, но, глядя на понурое лицо Мирай, слова высыхали на языке, и сказать что-то не представлялось возможным. Мирай, казалось, это поняла и поэтому враз улыбнулась, схватив меня за руку.

– Долой тревогу! – воскликнула она. – Спасибо, что выслушал. Мне больше некому было это рассказать. Можешь ничего не говорить, по твоим глазам и так всё ясно. Давай поговорим о чем-нибудь более абстрактном, высоком, что ли.

– Э-э-э… хе-хе, о чем, например?..

В тот момент я отчаянно думал, как же неловко выгляжу со стороны сейчас.

– Наша любимая литература, например! – ответила Мирай. – Вот как думаешь, почему многие поэты используют в своих работах кучу образов, метафор, сложных слов? Вот представь: поэт, который любит использовать простые и прямые слова для описания счастья и печали. Что ты можешь сказать о таком?

Разговор наконец повернул в правильном направлении. Мне стало заметно легче шагать рядом с возлюбленной. Язык расплелся сам по себе, и меня уже было не удержать.

– Хм. Наверное, ему просто хочется, чтобы его стих поняли как можно больше людей. Поэты, которые используют витиеватый язык и сложные приемы с обилием художественных нюансов, зачастую такие же, как и этот простой. Они оставляют читателю простор для поиска собственного смысла, но в душе наверняка хотят, чтобы их творение поняли так, как понимают его они. Думаю, еще им просто легче выплеснуть все эмоции и мысли в такой «загадочной» форме. А простой поэт – это, как мне кажется, человек, уже обессиленный в слове, он уже кучу раз пытался самовыразиться, перебирая сотни, а то и тысячи различных способов, но это не давало нужного эффекта. Он перепробовал многое, так что в итоге пришел к максимально простому стилю, дабы его уже наконец-то услышали.

– Довольно мрачное представление, но занимательное. Мне нравится! Я по натуре своей меланхолик, да грустить не люблю. Только такие рассуждения мне интересны. Забавно, да?

– Человек сам по себе противоречив. Это нормально. Тем более для нашего с тобой возраста, когда мы уже не дети, но еще и не взрослые. Кстати, почему ты перешла на поэзию?

– Не знаю, делала ли это твоя Мирай из другого мира, но Мирай этого когда-то писала стихи.

Эта новость неслабо меня удивила.

– Серьезно? Такого я не припомню.

– Год назад, два… Где-то так. Какие-то даже сохранились у меня в заметках. Хочешь, поищу, зачитаю?

– А давай! Мне даже интересно стало.

Я пододвинулся к ней и незаметно подглядел в экран телефона.

Мирай нашла заметки, зашла в них и пролистала вниз. Там, по идее, должны были находиться ее стихи, но вместо них светились ряды темных квадратов, все как один подписанные «Я буду услышана». И количество их пугало так же сильно, как вероятный масштаб каждого из них – скорее всего, они все были заполнены до ограничения. Что это – непонятно. Завидев первые предложения каждой ячейки, я склонялся к тому, что они все были забиты одной лишь этой фразой – «Я буду услышана». И тело в одночасье обдало холодом, точно оно окунулось в Ледовитый океан.

– Хотя знаешь, Рэй… – Голос ее дрожал. Она определенно не хотела, чтобы я видел это. – Я вспомнила, что удалила их все. Прости.

Я сделал вид, будто и не заметил ничего.

– Да?.. – Хотя мой голос тоже не был уверенным. – Ничего страшного! Ты же их давно писала?

– Да, давно… – Она отрешенно уставилась в белую землю.

«Заметки имеют свойство изменяться, – рассуждал я про себя. – Если она писала стихи давно, еще не значит, что это она писала тоже не вчера. Она удалила стихи, но заменила мрак, оставшийся после стирания, тем, что я увидел. Жуть какая…»

– Ясно. Ну и ладно! Давай тогда сходим в парк?

– Давай.

И всё с тем же отрешенным взглядом она пошла бок о бок со мной к назначенной точке.

Всю оставшуюся прогулку мы пытались отойти от той самой неловкости. В конце концов мы разошлись через час, оба – со странным ощущением пустоты внутри.

Придя домой, я не мог ни есть, ни спать, ни иг-рать