Читать книгу "Верь людям - Людмила Константиновна Татьяничева"

рабочих показался сменщик Василий Журавлев, и Антон поспешил ему навстречу, чтобы рассказать о событиях ночи и вместе с ним загрузить шестернями уже разгоревшуюся печь.

НИКОЛАЙ ГОЛОЩАПОВ

Голощапов Николай Петрович родился в 1926 году. Первый рассказ «Проездом» был опубликован в 1958 году в журнале «Урал». Печатался также в журналах «Молодая Гвардия», «Смена», «Огонек».

В 1959 году в Свердловске издан отдельной книгой рассказ «Прямо через поле». В минувшем году в Челябинске вышел сборник рассказов «Двое на рассвете».

Член Союза советских писателей.

СЕРЕБРЯНЫЙ МОСТ

Рассказ

1

Бригада уезжала в полдень.

К автобусной остановке шли гурьбой. Сквозная пустынная улица казалась белой от зноя. Зной сушил гортани, ребята шагали молча и тяжеловато. Андрюшка Зайцев плелся впереди, тянул равнодушно:

Там в гавани, далекой гавани,

Там корабли зажгли свои огни…

Деревянный, с близкими окраинами, городок не вызывал любопытства. Они шли по нему будто старожилы, не оглядывая домов, на которых красовались резные наличники, ажурные, кружевные подзоры, а на окнах млели сквозь тюль огоньки герани. У каждого дома — сиреневый палисадник, кустистый и блеклый от пыли, с желтоствольными акациями, с тополями, густо метелившими в июне пуховыми хлопьями: нельзя бывает открыть окон. У палисадников хохлились куры, глаза их застила белая пленка.

Все было знакомым, словно бы виденным до приезда, и от того, наверно, Платону Бахрушеву казалось, что городок неподвластен времени, напоен густой и тягучей дремой, и дрему эту источают темные, сморщенные бревна вековых крестовиков, хотя подкатывалась середина лета, и белесые, горбатые улицы томились с утра и до самого вечера под пустым и блестящим небом.

Странно было думать, что где-то за горами, похожими на верблюжьи горбы, стальные пути громыхающих поездов и города, серебряные в зное и бронзовые от меркнущего предвечерья.

Там в гавани, далекой гавани,

Там корабли зажгли свои огни…

Андрюшка тянул тоненько и раздумчиво, не слушая себя. На перекрестке он свернул к Громотухе — ледяной речушке с галечным дном и гнутым стеклом воды там, где выступают зеленые камни. Ребята направились следом и, когда остановились на берегу, посмотрели, как Громотуха, залитая светом, качает блики на швеллерах узкого подвесного моста. Пешеходный мост был еще не крашен — в лишаистом налете ржавчины, синих жгутах электросварочных швов — и все-таки выглядел легким, почти невесомым. Иллюзию невесомости создавали двухдюймовые растяжки. По ленивой дуге они шли над рекой и стремительно сбегали от трубчатых столбов к швеллерам. Андрюшка поцокал языком, будто дивился на дело чужих рук.

— Вот это геометрия! — он пружинисто ступил на металлический настил, и под его тяжелым шагом мост по-живому вздрогнул, а от стальной подковки на каблуке покатился легкий, певучий гуд. Андрюшка рассмеялся, покрутил пальцем у виска:

— А твой совнархоз, Платоша, на уровне. От сердца к сердцу напрямик, с материка на материк!..

Ребята рассмеялись, словно сказанное Андреем имело еще и другой, понятный только для них смысл. А Платон нахмурился, подошел к помощнику и опять заговорил о том же, о чем они договорились еще в гостинице:

— Приеду в понедельник. Дело не оставишь. Ты и сам понимаешь отлично, — он чуть сердился, будто ждал возражения.

— Понимает, бригадир, он все понимает, — ответил за помощника веселый Зайцев и опять запел:

Я буду ждать, я буду Билли верной,

Пусть Билли крепче ставит паруса…

Все опять рассмеялись не обидно, а помощник не возразил, улыбнулся молча. Платон Бахрушев совсем сердито посмотрел на Зайцева. Тот достал пачку «Севера», протянул ее всем:

— Пошабашим на прощанье.

Все закурили, потоптались еще около моста, потрогали накаленные за день гайки растяжек, решили: «Будет стоять!»

Помощник первым бросил окурок под каблук и, словно ввинчивая его, основательно втер в землю.

— А директор ничего, мужик свойский. Любит только на пушку брать. Да это ничего, думаю… — Он хотел еще что-то сказать, но не сказал, а только взглянул на новую заводскую трубу.

— Откуда ты про директора знаешь? — спросил Бахрушев.

— Да так… узнавал, — помощник улыбнулся и неожиданно добавил: — А на цацу плюнь. Проживешь не хуже.

Андрюшка Зайцев притопывал на мосту, и мост гудел легко и певуче.

— Перестань паясничать, — крикнул помощник ему так, словно рядом уже не было бригадира.

Подошел кургузый автобус к остановке, и все бросились бегом, будто спохватившись и обрадовавшись, что можно уехать, быстро вошли, подталкивая друг друга в спины. Зайцев высунулся из окна, поискал глазами Бахрушева и крикнул: «Привет Ирочке!» Платон представил, как они там, в автобусе, все опять засмеялись, пригрозил Зайцеву кулаком и направился улицей, почти сплошь затянутой конотопкой.

Он пересек площадь с узким четырехгранным обелиском, коновязью невдалеке, лохматой от лошадиных зубов, остановился около старухи, сидящей на приступке магазина. В ногах у старухи стояло ведро, в нем плавали лепестки и два бордовых, почти совсем черных георгина. Платон склонился над ведром, из которого пахнуло стоялым духом теплой воды и скисшей зелени, поинтересовался:

— Отторговалась, Куприяновна?

— Пустое дело, милок. Пять букетиков за день — вся и торговля.

— Ну-ну, известны твои пять букетиков. Георгины-то почем?

— Продавала по полтиннику, а тебе, так и быть, по тридцать пущу.

— Дай-ка тот, что побордовее.

— Брал бы уж оба. Куда другой-то: не выбрасывать же.

Бахрушев добродушно усмехнулся:

— Продашь завтра.

— Разве что завтра, — быстро согласилась она и стала сливать воду из ведра.

А Платон свернул в переулок и вышел к тупику со щелистым забором, обвитым рыжей колючей проволокой. У ладного пятистенка подергал за ремешок щеколду калитки. Подождал. Пахло мятой. Зашаркали тяжелые шаги, щелкнула задвижка, и в притворе Платон увидел круглое, подпухшее от сна лицо Ирининой соседки. Она осоловело посмотрела на Бахрушева, сдерживая зевок, сказала:

— А ее нету. С командировки не вернулась еще. И дома никого, — увидела, как Платон перекатывает в пальцах хрусткий стебель георгина, усмехнулась: — А это, парень, ни к чему. Свои в палисаднике есть. Да и обувь ты бьешь напрасно: все равно уедешь. Много вас, командировочных, — она захлопнула калитку.

Платон постоял еще в раздумье и пошел в гостиницу. По центральной улице проплыл, покачиваясь, кургузый автобус и, кинувшаяся наперерез ему собачонка, задохнулась в пыли, жалобно тявкнула и убралась в подворотню.

Тянулись каменные лабазы со створчатыми дверями и такими же ставнями, почему-то сплошь покрашенными в темно-зеленый цвет. На этой улице он впервые встретил Ирину. Она шла навстречу, предзакатное солнце просвечивало ее