Читать книгу "Конституция 1936 года и массовая политическая культура сталинизма - Ольга Великанова"

Альтернативный взгляд в историографии на религиозность отвергает ее высокий уровень в СССР. И. Курляндский утверждает, что антирелигиозная кампания в целом была успешной, особенно среди молодежи, горожан и комсомольцев[530]. Он полагает, что в ходе переписи многие люди зарегистрировались как верующие только потому, что они были крещены родителями, но фактически не были активными прихожанами церкви. Логично, что поскольку местная церковь была закрыта – люди не могли посещать ее, и открытое отправление религиозных обрядов неизбежно сокращалось из-за отсутствия священников и церквей. Как ожидали большевистские визионеры – с разрушением церквей отомрет и религия. Услужливая советская статистика подтверждала упадок религии. В 1934 году опрос в колхозах Черноземной области показал, что в группе взрослых только 38 процентов женщин и 10 процентов мужчин все еще совершали религиозные обряды, а в группе молодежи – только 12 процентов женщин и 1 процент мужчин[531]. Статистика, однако, оценивала внешнее соблюдение ритуалов, а не внутренние убеждения. По данным переписи населения, 45 процентов молодых людей признались, что они являются верующими. Кроме того, точность всех советских опросов и статистики следует воспринимать с большой осторожностью, поскольку результаты могли быть скорректированы на всех уровнях в соответствии с ожиданиями идеологических властей. Можно также задаться вопросом, насколько искренне люди отвечали на прямые вопросы о вере, зная официальную репрессивную позицию в отношении религии.

Однако непрямые данные об упадке религиозности в СССР представляет еще один интересный документ, полученный правительством. В своей записке от 26 октября 1936 года начальник Государственного реестра НКВД М. М. Алиевский проанализировал корреляцию дат свадеб и рождений с периодами поста и воздержания в православной традиции – Великим постом в марте и Рождественским в декабре. Он отметил увеличение количества свадеб (из 100 свадеб в год в сельской местности) в 1910, 1926 и 1935 годах в Европейской части России: 1,2, 7,6 и 9,5 в период поста в марте и 1,2, 3,3 и 8,1 в декабре. Аналогичным образом, сезонные падения рождаемости, характерные для царской России из-за воздержания во время постов, в 1935 году выровнялись и стали почти такими же, как и в остальные месяцы[532]. Если сезонные колебания числа свадеб и рождений в царской России свидетельствовали о приверженности сельского населения религиозным обрядам (хотя и с тенденцией к снижению, как показал Борис Миронов в «Социальной истории России периода империи»), то в 1935 году их равномерное распределение было интерпретировано в пользу усиления секуляризации.

Из-за чрезмерно оптимистичных сообщений местных должностных лиц и неточных данных о закрытии церквей центральные власти к 1936 году предполагали, что только 28 процентов всех религиозных общин и 23,5 процента религиозных зданий все еще функционируют[533]. В докладе Комиссии по культам о положении религиозных организаций в СССР и их отношении к проекту новой конституции от октября 1936 года сообщается, что из дореволюционных 72 963 религиозных зданий в апреле 1936 года в СССР функционировали 29 процентов и служили 21,4 процента священников – из 112 629 в 1914 году[534].

Такие опросы и статистические данные производили на правительство впечатление успеха в антирелигиозной деятельности. В своей пропаганде перед переписью политическое руководство артикулировало высокие ожидания в отношении социального прогресса. В день переписи «Правда» предсказывала рост населения, грамотности и образования и настаивала на том, что религиозные убеждения практически искоренены[535]. При подготовке к переписи «категории социального статуса были значительно упрощены и сформулированы таким образом, чтобы подчеркнуть однородность общества и прогрессивный смысл ликвидации всех социальных различий»[536]. Но даже при таких манипуляциях результаты переписи были несовместимы с идеологическими схемами и шокировали сталинистов, планировавших покончить с классовым разделением во втором пятилетнем плане (1933–1937 гг.) и преобразовать граждан в новых людей-атеистов. Грегори Фриз объясняет: «Вероятно, партия разделяла традиционное мнение интеллигенции о том, что православие является в основном ритуальным (обрядоверие), основанным не на сознательной вере, а на обычае». Поэтому руководители предполагали, что после разрушения церковной иерархии и приходской инфраструктуры и прекращения богослужений «автоматически исчезают и суеверия». Соответственно, местные власти считали, что после закрытия церквей «с религией покончено», и прекратили свою антирелигиозную пропаганду[537].

Результаты переписи, как и предупреждения о врагах, прозвучавшие в ходе народного обсуждения, не соответствовали идеологическим конструкциям сталинистов, которые выдавали желаемое за действительное: рост населения (как свидетельство достижений социализма) оказался ниже экстраполированных цифр предыдущей переписи, грамотность не была всеобщей, общество было разделено, религиозность не сошла на нет. Правительство Сталина отвергло неожиданные результаты переписи как ложные, засекретило их и арестовало организаторов-статистиков. В новой переписи 1939 года вопросы о религии были опущены.

Большевики приложили немало усилий, чтобы покончить с религией в стране: гонениями, разрушением церковной структуры, всеобщим образованием и антирелигиозной пропагандой. Но они недооценили жизнестойкость народной религии. После закрытия храмов и разрушения института церкви народная религиозность не исчезла. Комиссия по делам культов отмечала, что религиозные чувства в ответ на репрессии приобретают измененные формы. Помимо легальных религиозных групп и общин (двадцатки) (1735 в Горьковском крае в 1935 году), функционировали тайные кружки бывших монахинь и христианские общины, как Толстовская коммуна в Западно-Сибирском крае. Люди молились по домам или в пещерах[538]. Многие верующие, лишенные традиционных богослужений, особенно в сельской местности, обратились к менее видимым альтернативам Православию. Языческие практики и суеверия скрыто сосуществовали с сельским христианством на протяжении веков. В условиях гонений на христианство многие крестьяне обратились к привычным подпольным ритуалам магии и язычества. Другой формой уклонения и адаптации было обращение к различным сектам, которые размножились из-за амбивалентного отношения государства в 1920-х годах, и к другим христианским конфессиям. Менее заметные и институционализированные, например, адвентисты и баптисты, обрели новых последователей, хотя это не означает, что их не преследовали[539].