Читать книгу "Баязет - Валентин Пикуль"

Сивицкий, узнав о пьянстве Карабанова, каждый раз встречая его, где бы то ни было, твердил с настойчивостью дядьки одно и то же:

— Перестаньте пить, Карабанов! Вы сгорите в этом пекле… Я помню одного хорунжего, который запил в пустыне. В башке у него плескалось что-то, как в бутылке, и он подох в страшных корчах… Бросьте пить, Карабанов!

— Не беспокойтесь, доктор, — тупо выслушивая советы, огрызался Андрей, — со мною этого не случится. Первый же горшочек масла срубят ко всем чертям вместе с этой вот дурацкой маслобойней! ..

Штоквиц однажды стал утешать его:

— Вы напрасно, гвардионус, так переживаете. Лучше выпейте стакан лафиту. Грешным делом, я тоже не святой… Неужели я буду читать нотации этому быдлу? Треснул по роже — и пусть сами додумывают, за что попало.

Некрасов сказал иначе:

— Вы не глупый человек, Карабанов, мне многое нравится в вас. Но эти гвардейские штучки вы оставьте… Здесь люди не парадируют, а воюют. Иногда и провинятся, но завтра же могут погибнуть! А вы что-то рано собрались на Холм Чести…

Трехжонный приходил иногда, мрачно оглядывал поручика и докладывал, что в сотне не все благополучно: два казака подрались при дележке овса, один казак потерял винтовку, кузница задерживает с подковкой лошадей и прочее. Карабанов строил свою сотню, выезжал перед нею на своем Лорде, грозился плетью и пьяно кричал:

— Распустились, мать в вашу! .. Вот погодите: я пить брошу — так возьмусь за вас, сволочи! ..

Как-то забрел на огонек Клюгенау, и поручик сразу насторожился. Когда он встречался с бароном, то невольно бывал наструнен; когда же расставался, — ему казалось, что он закончил какую-то непостижимую работу.

— Здравствуйте, прапорщик. Что вы так смотрите на меня, словно барышня на сороконожку?

Жалобно моргая из-под очков, Клюгенау взгрустнул:

— Боже мой, как вы изменились. Я не узнаю вас. Вы всегда были такой чистоплотный, а сейчас…

— Eh, mon cher, — цинично рассмеялся в ответ Карабанов, — c'est parce que le militaire comporte la cochonnerie… [Эх, мой милый, это потому, что в военном звании допускается свинство.

(франц.)]. Садитесь, барон!

Клюгенау сел.

— Я чувствую, — сказал он, — вам сейчас тяжело… Мне на нашем месте было бы еще хуже. Хотелось бы вам помочь, но не знаю как. Могу только напомнить ту утешительную фразу, что была вырезана на кольце у царя Соломона: «И это пройдет…»

— Это никогда не пройдет, — надрывно вздохнул Карабанов и налил себе водки. «Напоить его, что ли? » — вяло подумал он. — Хотите выпить, барон?

— Нет.

— А если я попрошу вас? Может, мне станет легче, если вы выпьете со мною?

Клюгенау придвинул стакан.

— Хорошо, — сказал он. — Чтобы вам стало легче…

Отхлебнув водки, пропорщик заговорил снова:

— В обществе людей преобладают три личности: личность денежная, личность служебная и личность собственных достоинств.

Первые преуспевают, вторые мучаются, третьи плохо кончают.

Послушайте меня, Карабанов: вы принадлежите, мне кажется, к третьей, самой несчастной категории людей, и ваши достоинства еще не дают вам права быть жестоким с людьми, которые не подходят ни под одну из этих трех категорий…

— Довольно слов! — остановил его Андрей. — Пейте до дна, ничего жеманничать.

Прапорщик неумело выглотал водку до конца и быстро опьянел.

— Вам надо полюбить женщину, — посоветовал он. — Любовь очищает человека и делает его лучше. Многое, что казалось неясным и расплывчатым, приобретает определенные формы…

— Чепуха, — ответил Карабанов, — когда женщина входит в жизнь человека, начинается развал и хаос. Женщина по своей натуре не созидатель, она разрушитель. Она, если хотите, тот же дикий курд…

— Женщина воскрешает! — сказал Клюгенау.

— Губит, — ответил Андрей.

— Женщина — источник жизни, — сказал Клюгенау.

— И — гибели, — закончил Андрей.

На этом они остановилсиь. Карабанов снова налил водки, и прапорщик выпил. Всегда откровенный, он теперь совсем обнаружил свою душу.

— Она чудесная, — произнес он с чувством. — Вы бы видели, какие у нее глубокие глаза. И, встречаясь со мною, она всегда говорит, что очень рада меня видеть. Я даже написал стихи…

— Занятно, — сказал Андрей, ковыряя в ухе. — Может, дадите прочесть?

Клюгенау расстегнул мундир, достал из секретного кармана листок бумаги.

— Вот, — поделился он, — это я написал вчера…

Аулов дым и цитадели Гористый призрак до небес.

Любить, без отклика, без цели, — Ах, я согласен: в мир чудес Явилась ты — и я воскрес!

— Ну? — спросил Клюгенау.

Карабанов отшвырнул от себя стихи:

— Если вы это, барон, ни с кого не сдули, то это не так уж плохо. Только позвольте минутку побыть в роли Белинского.

— Да что вы, поручик, — смутился офицер, — не стоит… Это написано случайно… Экспромт!

— Я надеюсь, — продолжал Карабанов, — что ваши стихи получились бы еще лучше, если бы вы, барон, не были стеснены в написании их определенными рамками.

— Какими?

— Но вы же не будете утверждать, — убивал его Карабанов, — что вот это совпадение тоже случайно? .. Дайте-ка сюда ваш экспромтик.

Ногтем он подчеркнул начальные буквы строк пятистишия.

— Читайте сверху вниз, барон, — сказал он. — Что получается?

— А что? — сразу покраснел Клюгенау.

Карабанов криво усмехнулся.

— Аглая, — сказал он. — Я где-то слышал имя этой женщины… Безнравственный вы человек, барон: позволили себе влюбиться в замужнюю женщину! ..

Покидая Карабанова, барон Клюгенау задержался в дверях:

— У меня к вам две просьбы, Андрей Елисеевич: первая — никогда не касайтесь моей любви и вторая — не пейте больше водки:

ведь завтра у нас офицерское собрание! ..

По ночам, когда светила турецкая луна, Баязетская цитадель уходила в душную темноту острыми краями своих фасов и казалась тогда кораблем, плывущим в бездонную неизвестность.

10

Наступление на Балканах развертывалось успешно, и русский солдат-богатырь уже погнал турок, как говорили болгары, в «Смаилову дупку». Однако на Кавказе счастье изменило успеху русского оружия, и турки начали отчаянную резню армян, — десятки тысяч армянских семейств вырезались поголовно, не исключая и грудных младенцев. Тер-Гукасову, таким образом, пришлось со своим отрядом, истомленным в неравных битвах, сдерживать натиск противника и спасать армян, которых он направил к русской границе — по неимению лучших дорог — страшными горными тропами, где ходили одни дикие кошки и джейраны, и этот неимоверно тяжкий путь остался в памяти армянского народа навечно.