Читать книгу "Баязет - Валентин Пикуль"

1

Офицера трясла лихорадка. Трясла не вовремя — на службе, на кордоне. Он схватил ее, заодно с Георгиевским крестом за храбрость, в тяжком Хивинском походе.

Это было четыре года назад.

— Неужто четыре? ..

За стеной ревели некормленые верблюды. Он лежал на топчане, старенькая шашка свисала на земляной пол. Хитрющие персидские клопы падали с потолка.

— А кажется, четыре, — покорно согласился офицер и потянул на себя шинелишку, прожженную у костров.

Тут его снова скрутило. Сначала кинуло вбок — прилепило к стене. Потом, словно в падучей, выгнуло дугой, поставив на затылок и на пятки, как горбатый мост.

И началось.

— Время-то-то-то, — тряско стучал он зубами, — летит-то-то-то как… Все летит и летит…

Вошел старый солдат, внимательно посмотрел себе под ноги и что-то долго растирал на полу разбухшим сапожищем.

— Ваше благородие, — лениво буркнул он, — конвой казачий с Тифлису: барыня куды-то волокется… — Высосав полстакана водки, настоянной на хине, офицер шагнул из дощатой сторожки. Двое верблюдов, грязных и тощих, лежали у дороги на привязи: было велено держать их здесь, дабы лошади привыкали к уродству природы и не пугались караванов из Персии.

Возле шлагбаума, в окружении конных казаков, мокла под косым дождем крытая войлоком коляска.

— Куда держите путь, су-су-сударыня?

Из дормеза уютно и забыто, как ласка матери, пахнуло на офицера женским теплом, и молодая дама в ротонде из синего плюша с удивлением огляделась вокруг.

— Я, сударь, спешу, — сказала она. — Мой лазарет — номер одиннадцать. Эриванский отряд генерала Тер-Гукасова… Б а я з е т — кажется, так зовут это место, куда мне нужно. А комендантом в Игдыре — мой супруг, полковник Хвощинский… Казаки! — поманила их спутница рукой в серебристой перчатке. — Поднимите кошму, чтобы виден был красный крест!

— Хвощинский? — неловко приосанился офицер. — Имею честь знать: еще по Самарканду и Хиве… Антипов, — повелел он, захлопывая дверцу коляски, — шлагбаум подвы-высь!

Скрипнув колесами по мокрой щебенке, коляска тронулась.

Казаки вытянули усталых лошадей нагайками. Опрокинув наотмашь пики, пригнулись в седлах.

И офицер, обругав службу, вернулся в караулку.

— Сударыня, — медленно произнес он, проверяя себя, — подвысь… Хвощинский… честь имею…

Офицер успокоился: зубы уже не стучали.

Раскрыв кордонный журнал, примотанный цепью к ножке стола (чтобы проезжие казаки не извели его на самокрутки), он ковырнул пером в чернильной склянице.

Последняя запись в журнале была такова:

Мимо кордона, направляясь по делам службы в гарнизон Игдыра, проследовали без конвоя, за что им было сделано внушение: инженерный прапорщик Ф. П. фон Клюгенау и поручик Уманского казачьего полка А. Е. Карабаноа.

И немного ниже караульный офицер записал:

По дороге на Баязегп, через Эчмиадзинский монастырь, проехала молодая прекрасная дама (слово «прекрасная» он тут же зачеркнул, а «молодая» решил оставить), супруга игдырского коменданта. При даме конвой — шестеро казаков линейной службы.

Написав, он подумал, что в Баязет этой даме не попасть. Там сидят курды, черкесы и турки. И точат сабли. И режут армян. И грабят аулы. Готовятся… Газават!

Но исправить ошибку не захотелось, и офицер, бренча шашкой, снова завалился на топчан…

2

Тонкий розоватый воздух зябко вздрагивал над вершинами гор.

По долинам текли стада, и пастухи с корявыми посохами в руках походили в своем величии на древних апостолов. Казалось, что тысячелетние лохмотья их бешметов еще хранят библейские запахи овечьего сыра, искристых трав и бестелесных туманов…

Поручик 2-й сотни Уманского казачьего полка Андрей Карабанов вертел меж колен шашку, купленную в Эривани по случаю, уныло поглядывал на крыши аула и думал о том, что ему придется погибнуть. И не когда-нибудь, а уже скоро: в первой же схватке, от первой же пули. Но думалось об этом как-то легко и совсем без боли; и было тихо, и было пусто…

— Говорите, прапорщик, не стесняйтесь, — сказал Карабанов, почесав густую светлую бровь. — Слушать вас — все равно что соблазнять замужнюю даму или курить гашиш: и вредно, и приятно…

Инженерный прапорщик Федор фон Клюгенау, в котором от немецкого осталось только имя, а от баронства — уже ненужная по бедности приставка «фон», человек невысокий, сутулый, с очками на курносом носу, говорил восторженно, сияя лицом, некрасивым и бледным:

— Скажите, поручик: и отчего мы иногда начинаем вдруг стыдиться идиллий? Пастушья свирель нам кажется наивной, мы боимся понюхать цветок, святое отношение к женщине смешит нас… Бедная Лиза, конечно, глупа, но разве же было бы плохо встретить ее в жизни? .. Неужели вам еще не надоело слушать меня? — спросил он, сутулясь под своей буркой.

— Слова не мешают, — усмехнулся Карабанов.

— Понимаю. — Клюгенау кивнул. — Мешать могут только мысли… Я говорю сейчас несколько сумбурно. Правда? Но мне кажется, что наши предки, которые с дубиной в волосатых руках гонялись за оленем, не умели еще ревновать женщину и в шелесте дубрав видели высшее проявление поэзии, — все-таки, поручик, они были куда счастливее нас…

— Вот сволочь! — неожиданно выругался Карабанов, — Проклятый грек! Ведь последние деньги отдал ему, лучше бы их пропил.