Читать книгу "Разорванный август - Чингиз Абдуллаев"

Поздно ночью двое офицеров попросили разрешения войти к Горбачеву. Он разрешил. Они объявили, что берут на себя охрану президента и его семьи, в том числе и от своих непосредственных руководителей. Горбачев был тронут – эти парни готовы были умереть за него. Он пожал обоим руки.

Оставшиеся тридцать два человека распределились на смены, твердо решив защищать президента в случае опасности, которая ему может угрожать. Следующая ночь была самой тревожной и самой долгой. Раиса Максимовна почти не спала; она поняла, что все может закончиться в лучшем случае отставкой ее мужа, а в худшем – его физическим устранением. Из Москвы приходили сообщения о колоннах танков, появившихся на улице. Ее потрясали даже не танки. Она тоже слышала о создании ГКЧП, о членах этого Комитета, о заявлении Лукьянова, о приезде сюда Шенина, Варенникова и Болдина. Получалось, что в ближайшем окружении Михаила Сергеевича не оказалось ни одного человека, способного поддержать его в этот сложный момент. Никого, кроме российского руководства, которое решительно выступило против ГКЧП. Правда, супруга понимала, что демарши и акции протеста российского руководства и самого Ельцина связаны не столько беспокойством за жизнь и судьбу Горбачева, сколько с осознанием своей незащищенности в случае крушения общесоюзного президента.

Двадцатого утром Михаил Сергеевич снова потребовал предоставить ему связь и самолет. На него уже давила эта обстановка молчания. И он испытывал все большее беспокойство за жену, которая практически не спала в эту ночь. А по зарубежным радиоканалам продолжались сообщения о митингах и демонстрациях в Москве и Ленинграде, о сложном положении в республиках, о протестах в Прибалтике. Би-би-си рассказала в своем репортаже о приезде в Москву всемирно известного музыканта Мстислава Ростроповича. Было понятно, что в любой момент может пролиться кровь, если будет принято решение штурмовать Белый дом.

Вечером двадцатого Горбачевы ужинали всей семьей. Девочки испуганно смотрели на осунувшуюся бабушку, на непривычно молчавшего дедушку. Более всего их удивляли неожиданно замолчавшие телефоны, которые до этого звонили практически постоянно. Горбачев не мог знать, что в далеком Лондоне баронесса Маргарет Тэтчер позвонила советскому послу и предложила ему лететь в Крым, чтобы спасти Горбачева. На Западе начали вспоминать ужасную историю о расстрелянной семье последнего русского царя, которого убили вместе с женой, детьми, слугами и даже личным врачом. Ее вспомнили в одном из репортажей по Би-би-си, и это сообщение повергло в шок Раису Максимовну. Вечером Горбачев, уже не сдерживаясь, приказал немедленно передать в Москву о своем желании вылететь из Фороса. Он уже понимал, что с каждым часом его шансы на возвращение уменьшаются в геометрической прогрессии. Поздно ночью радиостанция «Свобода» озвучила заявление Ивашко, переданное Янаеву, с требованием немедленной встречи с Горбачевым. Это немного подбодрило и успокоило Михаила Сергеевича.

Утром двадцать первого августа пришло сообщение о погибших в Москве людях. Говорили о трех убитых, потом начали уточнять, что убитых может быть и больше. Все отмечали, что после первой крови уже трудно остановиться. К завтраку Раиса Максимовна не вышла. Внучки сидели испуганные. Горбачев сразу ушел в свой кабинет. Он еще не знал, какие именно изменения происходят в Москве. В этот день он уже не обедал. Судя по сообщениям всех западных радиостанций, из Москвы начали выводить танки и открылась сессия Верховного Совета России.

В два часа пятнадцать минут дня из Москвы вылетел специальный рейс, в котором находились Бакланов, Тизяков, Крючков, Язов. Через несколько минут, уже на другом самолете, в Форос полетели Лукьянов и Ивашко. Анатолий Иванович остался верен себе – он не захотел лететь в одном самолете с членами ГКЧП, словно отсекая себя от них, и выбрал в напарники вполне нейтрального Ивашко, который молчал два дня, пока наконец не стало явным поражение гэкачепистов, и только тогда он решился обратиться к Янаеву.

Но на дачу президента в Форос они приехали все вместе. Горбачев понял, что обстановка изменилась. Они приехали каяться. Но два дня не прошли даром. Он был обижен и зол на этих чиновников, посмевших так нагло и грубо вести себя в эти дни, и отказался принять первую четверку, заявив, что ему не о чем с ними разговаривать. После того как в Москве погибли трое парней, ситуация кардинально изменилась. Теперь прилетевшие члены ГКЧП были не просто заговорщиками, а людьми, виновными в убийстве «защитников демократии», как писали о погибших газеты, еще не зная всех подробностей. Михаил Сергеевич почувствовал себя гораздо увереннее. Все телефоны уже работали в прежнем режиме, а с горизонта исчезли корабли и катера пограничников.

Лукьянова и Ивашко он принял, но высказал им все, что он думал об их позициях. Ему еще хотелось верить, что хотя бы они оказались достойными своих высоких постов, правда, он сразу сказал Лукьянову, что был возмущен его заявлением и не понимал, почему Анатолий не собирает срочно Верховный Совет, чтобы потребовать освобождения президента. Ивашко он сказал примерно то же самое. Имея пятнадцать миллионов коммунистов, Ивашко мог действовать и более расторопно, тем более что все участники ГКЧП были членами ЦК и коммунистами. Ивашко подавленно молчал. Лукьянов пытался оправдываться. Он говорил о том, что собирался созвать Верховный Совет, о неправомерности действий членов ГКЧП.

– Ты должен был собрать Верховный Совет уже двадцатого августа, – разозлился Михаил Сергеевич, – а ты назначил сессию на двадцать шестое. Хотел выждать и посмотреть, что именно произойдет?

– Мы всегда так делаем, – все еще пытался оправдаться Лукьянов, – назначили сессию на первый рабочий день после выходных, на понедельник двадцать шестого. И я думал провести специальное решение Верховного Совета с осуждением действий членов ГКЧП.

Горбачев махнул рукой и отошел в сторону.

Через полтора часа в Форос приехала еще одна большая группа людей. Это были представители российского руководства: вице-президент Руцкой, премьер Силаев, личные друзья Горбачева и его советники – Примаков и Бакатин, а также целая группа народных депутатов РСФСР. Вместе с ними в самолете летел посланник французского посольства М. Песик, а также личный представитель Назарбаева, полпред Казахстана в Москве Темирбаев.

Они приземлились в аэропорту Бельбек. Их встречала «Волга» председателя Верховного Совета Крыма Багрова и два военных «уазика». Все разместились в машинах, чтобы отправиться в Форос. В самолете бравый Руцкой разрабатывал план вооруженного освобождения Горбачева из плена. Силаев вел себя как настоящий диктатор. На предложение Багрова позвонить на дачу и предупредить об их приезде охрану, Силаев резко оборвал своего собеседника: «Не будем звонить». Сейчас они оба пытались выглядеть большими демократами, чем все остальные. Силаев понимал, что Ельцин всегда будет помнить его бегство девятнадцатого августа из Белого дома, а Руцкой помнил, как смеялись над его стратегией защиты Белого дома, и хотел доказать свою профессиональную пригодность.

Но брать штурмом дачу им не пришлось. Ворота были раскрыты, и они спокойно въехали на дачу. Затем все вместе поспешили к Горбачеву. Первым шел Силаев. Они были знакомы уже много лет, еще с восьмидесятого года, когда Ивана Степановича назначили министром станкостроительной и инструментальной промышленности, а Горбачев работал секретарем ЦК. Затем Силаев перешел министром авиационной промышленности, а Горбачев был уже членом Политбюро. В восемьдесят пятом году Горбачев становится Генеральным секретарем ЦК КПСС, а Силаев – заместителем председателя Совета министров СССР. В девяностом году Горбачева избирают президентом страны, а Силаев становится премьером российского правительства. Сейчас они стояли и беседовали у дома, как два старых знакомых.