Читать книгу "За кулисами любви - Марина Полетика"

Погода была нелетная, валил снег, рейс дважды откладывали, и Лера просидела в аэропорту до поздней ночи. Она пыталась дозвониться до Валерия, но он почему-то не брал трубку и не перезванивал. Лера извелась и не находила себе места, но, к счастью, он ответил на звонок, когда она набрала его номер уже перед самым вылетом, прежде, чем выключить телефон. Сказал: «Я встречу», – и отключился.

На похороны Лера опоздала.

Еще стоя на движущейся ленте, она взглядом нашла Валерия среди встречающих и почти с ужасом поняла, как разительно он изменился со времени их последней встречи: осунулся, побледнел, под глазами легли тени, поперек лба – резкая морщина, которой не было. Подойдя, Лера осторожно потрогала ее пальцем – и заплакала. Она больше не плакала с того самого дня, как увидела репортаж об аресте Валерия, хотя по жизни это занятие вообще-то уважала, считая отличным и недорогим лекарством против любого стресса, но в последние месяцы она должна была оставаться сильной, должна была беречь близких – родителей, Андрея, Сашку, который непостижимым образом чувствовал все на расстоянии. Но теперь, уткнувшись в его плечо и почувствовав, как его руки крепко обхватили ее, взяли в круг, поддерживая и защищая от всего на свете, она нарушила свою заповедь, шмыгая носом и вытирая слезы об его дубленку, что было, честно говоря, не вполне удобно. Поэтому долго реветь Лера не стала. Подняв мокрое лицо, она увидела его глаза и с изумлением поняла, что Валерий тоже плачет. Только слезы не проливаются, а стоят там, в глубине темно-серых любимых глаз.

– Ты что?! Что? Что случилось? – мгновенно запаниковала Лера. – Милый, хороший мой! Скажи, что? С тобой? С сыном? С дедом? Да не молчи же!

– Деда сегодня похоронили, – срывающимся голосом ответил Валерий, перехватил Лерины руки и спрятал лицо в ее ладонях.

– А куда мы едем? – тихо спросила Лера, поняв, что такси направляется в сторону от города. Они оба сидели сзади, и Лера все время гладила его по руке, заглядывая в больные усталые глаза. Как она хотела бы обхватить его голову, прижать к себе, погладить, укачать, успокоить, защитить – но не защитишь, не спасешь от того, что на него свалилось. Это он должен пережить. То есть они должны пережить вместе, ведь она ему нужна, он сам так сказал.

– Куда мы едем, Валера?

– А? – очнулся он от оцепенения. – В Шлиссельбург.

– Зачем? – удивилась Лера.

– Дед там умер. И там его сегодня похоронили. Он так хотел.

– Расскажи мне, Валера. Расскажи, – настойчиво попросила она. – Вдвоем легче будет.

– Он переехал в Шлиссельбург после нашего приезда, еще летом. Он знал, что умирает, что даже до весны вряд ли доживет. И поменялся квартирой с внучкой своего однополчанина. Она здесь жила, в Шлиссельбурге, в развалюхе, а у нее двое детей больных, им надо в городе жить. А он сюда хотел, здесь хотел умереть, я так понимаю. Но мне в тот раз не сказал ничего. Позвонил уже отсюда, из Шлиссельбурга.

– Почему? Не сказал – почему?

– Расстраивать меня не хотел. Я тогда такой… счастливый был! И еще боялся, что я стану ему деньги совать, помощь предлагать, к себе увезу. А он гордый… был. Никогда ни копейки не брал. И вообще – скотина я перед ним! Отпустил сюда одного, внушил себе, что ему тут лучше будет. Но лучше ему было бы с нами, со мной и с Темой. А я… Все думал – успею, успею, потом… Яхту, дурак, купил, думал, с Темой в Питер летом ездить, к деду. Я думал, он вечный…

Лера погладила сжавшийся под ее рукой кулак. Потом еще и еще, пока он не расслабился и не превратился в ладонь, почти успокоившуюся.

– Валера, а я никогда не была в Шлиссельбурге. Все собиралась, собиралась. А потом, представляешь, даже на карте не нашла, потому что он теперь не Шлиссельбург, а Петрокрепость, после войны еще переименовали, но люди так и не привыкли… А твой дед тут бывал раньше? – Лера хотела его отвлечь, поговорить о Николае Никитовиче живом.

– Он тут воевал, – ответил Валерий. – Ты вообще знаешь, что тут было?

– Раз Ладожское озеро – значит, Дорога Жизни. Про блокаду в школе учили, потом хотела еще почитать – не смогла, страшно.

– Тут тоже страшно было, – выпрямился Валерий. – Дед до войны в Ленинграде служил, в НКВД. Первая дивизия НКВД Шлиссельбург защищала, но их из города выбили мгновенно, потому что еще когда они пытались отстоять Мгу и отступали к Неве, уже к тому моменту дивизия потеряла семьдесят процентов личного состава. Взвод примерно бойцов – и дед там был – отступая, переправился в крепость, там еще моряков было несколько человек, грузили что-то для отправки в тыл. Они за ночь в стенах оборудовали огневые точки и снайперские гнезда. Когда немцы спохватились и попытались форсировать Неву, они открыли огонь. Это девятого сентября было, а подкрепление только в ноябре пришло – понимаешь? Из города по ним били прямой наводкой – Нева-то тут всего сто двадцать метров, бомбили страшно. А они держались – пятьсот дней, пока не прорвали блокаду Ленинграда. И Дорога Жизни проходила под стенами крепости. Если бы они… не выдержали, то у Ленинграда не осталось бы связи с Большой землей.

Валерий замолчал. Шофер, тоже прислушивавшийся к его рассказу, уже давно сбросил скорость, и машина едва тащилась по скользкому ночному шоссе навстречу набиравшей силу метели. Лера, отвернувшись к окну, представляла себе, в каком смертельном ужасе существовал пятьсот дней и ночей тот самый, так похожий на Валерия, Николай Никитович, славный старик с серыми неулыбчивыми глазами, с которым она пила чай, смеясь и легко болтая о мелочах. Только тогда он был молодым, ну, чуть старше ее Сашки – и был еще больше похож на Валерия. Вернее, это Валерий на него похож.

И когда Валерий тихонько тронул ее за плечо, она сказала:

– Знаешь, если бы я пережила такое, как твой дед, я, наверное, не смогла бы жить дальше. Это же никогда и ни на минуту не забудется. Как с этим жить? А он еще сюда вернулся.

– Ты – женщина, он – мужчина. У него не было выбора. Но он никогда об этом не рассказывал. В детстве я рассказы его однополчан слушал, когда он меня на День Победы в Ленинград возил. А потом сам читал. Документы в архиве смотрел. В последние годы, кстати, о дивизии НКВД вообще не упоминали, будто не было вовсе дедова взвода – мода такая была, подчищать все. Просил, чтоб дед об этом написал, просто для меня, на память – он сказал, что не может. Но написал, мне вчера тетрадку передали. На обложке написано – Валерию и Артему. Может, от этого у него сердце не выдержало?

Больше они не проронили ни слова до самого Шлиссельбурга.

Дом, который стал последним пристанищем Николая Волкова, был и вправду развалюхой. Бог знает, сколько ему было лет, да и с хозяевами, видно, не особенно везло: крыша сильно протекала, на потолке расплывались грязно-желтые разводы, давно не крашенные полы ходили ходуном, а через щели в оконных рамах забирался в комнату ледяной ладожский ветер. Из достижений цивилизации здесь было только электричество, но единственная лампочка светила так тускло, как будто была не уверена в том, что это счастье надолго. Целый угол небольшой комнаты занимали березовые дрова для печи, какую Лера видела только в кино – кажется, она называлась буржуйкой. Как жила здесь семья с больными детьми – представить невозможно. А дед Валерия здесь жить и не собирался. Наверное, он воспринял переезд как знак судьбы, если верил в нее старый солдат, так и не сдавший партбилета: домишко лепился на самом краю города, почти на берегу Ладоги, и совсем рядом – рукой подать – серой громадой поднимались полуразрушенные людьми и временем бастионы крепости Орешек, где стояли насмерть он и его товарищи, зная, что если они не выдержат и умрут, то кольцо блокады сомкнется окончательно и город за их спиной останется без Дороги Жизни.