Читать книгу "Заказанная расправа - Эльмира Нетесова"

Ведь вот вытащил мальчонку своего из воды. Видел, как он вприскочку домой побежал. А сердце всю ночь болело. Не досмотри, не успей я тогда, и не стало б у меня Витюшки. Вот тебе и мамка с бабкой рядом были, а судьба чуть не наказала всех.

— А почему ты не вернулся к ним? — удивился Семен Степанович.

— Отвык от них окончательно. И они прекрасно обходятся сами. Давно втянулись. Да я уже себя и не пересилю, — потянулся за сигаретой, закурил молча, уставясь на уснувший поплавок. Дрожали лишь плечи человека. Не пережившему этой ситуации ничего не понять…

Он тоже ждал, что его позовут. Он так хотел хоть на несколько минут оказаться среди своих. Нет, он не присел бы к столу. Не попросил бы даже чашки чаю. Ему хотелось побыть с внуками. Послушать их голоса, понаблюдать за их играми, подметить взросленье. Но дочь, порывшись в карманах, достала полусотенную, подала ему, сказав холодно:

— Спасибо за помощь…

Это было хуже пощечины. Казанцев впервые за все годы не сдержался и наговорил кучу грубостей.

— Фу! Как он опустился! Безнадежный босяк и бродяга! Пошли, мам, чтоб нас рядом с ним не увидели приличные люди! — повернулись обе спинами. Он молча смотрел им вслед. Потом переплыл реку, оделся, уехал в Березняки. Не доходя деревни, долго курил, сидя на земле. Больно было дышать, больно жить. Этот день он никак не мог забыть.

— Жора! Ты спишь? Глянь, как у тебя клюет, небось, щука попала! — услышал он голос Костина. Выдернул леску. На ней и впрямь крутилась приличная щука.

— О! Какую прижучил! На целую уху! А говоришь, твой поезд ушел! Да у тебя все впереди! О мужике по улову судят, знаешь? Вон у меня — сплошная плотва ловится. Мелочь. А у тебя есть шанс! — радовался Костин.

— Конечно! Как у всех! Без мороки, а главное — бесплатно попасть на кладбище!

— Не спеши! Может, как раз нынешнее дело станет новой точкой отсчета. Вот тогда мы докажем молодым, кто есть кто. Что рано нас списывать в тираж, — потирал руки Семен Степанович.

— Я не собираюсь мечтать впустую. Живу в реальном мире и не строю воздушных замков. Пусть все идет своим чередом, — отмахнулся Казанцев, глядя, как участковый чистит, режет, моет рыбу, готовясь варить уху.

Бомж собирал дрова для костра, носил их охапками. А когда получилась приличная куча, сел поближе к огню. К тому ж в котелке уже закипала уха. Участковый старался над нею. Соль, перец, даже лавровый лист — ничего не забыл. Вытащил из рюкзака две миски, ложки, хлеб и лук.

— Слушай, Сем, а ведь в моей практике хватало всяких дел. Некоторые оказались не по зубам целым следственным группам. Мне повезло их раскрутить и завершить. Случались и тогда запутанные дела. Легкие, как правило, передавали новичкам. Чтобы они быстрее набрались уверенности в собственных силах. Это и правильно. Вот только со мною поступили иначе.

Когда я пришел следователем в прокуратуру, мне поручили враз расследование убийства! Мужик всю семью уложил. Жену и тещу, сестру жены и тестя. А сам с двумя детьми словно испарился. Уж где их ни разыскивали. По всем городам и деревням. Всю, родню перетрясли. Ну хоть лопни. А время, сам знаешь, какое было. За месяц уложись, и баста! «Висяков» — нераскрытых дел, боялись, — усмехнулся Казанцев и продолжил: — Что только ни советовали мне старые следователи. И в доме засаду устроить, и на кладбище. И за домом его матери слежку установить. Я от всего этого отказался. И нашел по детям.

Пошло следствие. Сам понимаешь, четыре трупа наворочено, прокурор, конечно, потребовал немедленного ареста и изоляции. Я сразу воспротивился. Зачем? Он никуда не денется. От детей не сбежит. Зато даст правдивые показания. На него не будет давить то, что его дети — в приюте! Прокурор, конечно, чуть ли не у виска мне покрутил. Напомнил об ответственности, какую беру на себя. Я все понимал. Но настоял на своем. Ох, и громким был тот процесс! Вошел в историю!

— Я помню! Это когда мужика-убийцу освободили в зале суда из-под стражи и отпустили.

— Именно так! Три месяца шло следствие. И знаешь, что выяснилось? Ох эти бабы! Век бы не поверил, что родная бабка своим внукам добавляла в кашу ртуть! Но в детском саду заметили. И спасли детей.

Жена — работница санэпидстанции — хотела отравить мужа мышьяком. Она, видишь ли, полюбила другого — образованного, интеллигентного, и вздумала начать жизнь заново, развязав себе руки. А мать решила ей помочь. Потом и остальные.

Вначале мужик в реанимацию влетел. Но выходили его — немного мышьяка проглотил. А когда узнал, что они над детьми вытворяли, тут и потерял самообладание. Впал в аффект. Ну, ты знаешь, это кратковременная потеря контроля за своими действиями на почве нервного стресса. Вот это и доказала экспертиза.

Прокурор, когда узнал о результате — приговоре суда, чуть сам рассудка не лишился. Вызвал меня и спрашивает:

— Ты что? Забыл, где работаешь? У нас должны быть только обвинительные приговоры. А ты, будучи следователем, потом государственным обвинителем, просил об освобождении убийцы! Ты в своем уме?

С тех пор между нами началась вражда. Правда, мне везло. Хотя мою работу постоянно проверяли. Я знал. Но через пять лет был назначен старшим следователем. Потом помощником прокурора, а вскоре — прокурором. Я и тогда следствие не оставил. И имел в своем производстве самые сложные, самые запутанные дела.

— А встречались в твоем производстве дела, связанные с бойцами мясокомбинатов? — спросил участковый, и Казанцев, услышав вопрос, невольно поморщился. Понял, Семен ни на секунду не забывает о Богдане.

— Конечно, вел и такие дела, — признался хмуро.

— Расскажи, — попросил Костин.

— Я не люблю их вспоминать. Жестокие, кровавые, зачастую лишенные всякого здравого смысла и логики. Примитивные и мерзкие…

— Все же почему люди шли на такую работу?

— Ну, знаешь, прежде всего, привлекал заработок. Он держит любого. Второе — тоже понятно: возможность украсть мясо и каждый день кормить семью. Наши люди без этого не могут, воруют напропалую. На этой работе не только зеленые юнцы, а и сдержанные, спокойные мужики, не обидевшие дотоле никого, вскоре становились совсем иными — вспыльчивыми, драчли-выми, скандальными. А самое удивительное, тупели на глазах. Многие, придя на эту работу непьющими, стали изрядно выпивать. Теряли бывших друзей, даже семьи.

Жить с такими под одной крышей невыносимо. У них нет ни совести, ни жалости. Нужны долгие годы, чтобы люди этой профессии отошли от всего, вернулись в человечью личину. Но… Даже в глубокой старости не исключены рецидивы. И прошлое выскакивает наружу, подтверждает, что исцелить невозможно. Их характер приглажен, болезнь приглушена, но не излечена полностью. Это не под силу нашей медицине.

— Скажи, а все-таки чем они отличаются от других? Ведь сам говорил, что иные, несмотря на заработки, уходили с той работы. Оставшиеся чем от них отличались?

Видишь ли, запомнилось мне накрепко одно дело, связанное с бойцом мясокомбината. Вероятно, особой жестокостью. Хотя мы с преступлениями подобного рода сталкивались нередко, и каждое удивляло, коробило не просто бессердечием, а свирепостью. Но это дело потрясло всех, — закурил Казанцев. И, глядя в костер, рассказал: