Читать книгу "Опосредованно - Алексей Сальников"

«Вот так оно и будет», – подумала Лена, когда дверь за детьми закрылась и наступила полная тишина, то есть не полная – из соседней комнаты слышны были ударные в наушниках Ани, но звуки эти походили на неразборчивый гул не слишком громко включенной музыки в соседней квартире, что лишь усугубляло репетицию грядущего одиночества. Кинематографические, очень убедительные врезки этого будущего она получала почти ежедневно: когда ходила в магазин или еще куда, когда видела пожилых людей, одних и парами, и пары цеплялись друг за друга, будто были единственными двумя людьми на некоем острове, полном молодых бодрых животных, но не людей, не таких, как они, существ; из брюзгливого от отчаяния переругивания всегда торчала претензия на то, что кто-то умрет первым. Одинокие же старики и старушки вообще передвигались по городу, по магазину, как по лесу, как по тропинке среди деревьев и кустов, их, кажется, удивляло, что на кассе с ними заговаривают, а на остановках пробуют помочь с посадкой. Это вздрагивание, как после дремоты, что-то скручивало внутри Лены каждый раз, когда она это видела.

Чувство грядущего одиночества усугублялось еще и тем, что она до сих пор многого так и не поняла, и подозревала, что и не поймет вовсе. Все время имелось что-то такое, к чему не находилось опыта. Разница между шестым, седьмым, восьмым, девятым, и далее, классами, была чуть ли не разницей поколений. Лена слыла умелым педагогом, но ей и до сих пор казалось, что это не в ее педагогических каких-то талантах дело, а в умелой актерской игре, способной скрывать вопиющие незнание и непрофессионализм. О какой, вообще, педагогике могла идти речь, если она удивлялась дочерям, еще тогда постоянно крутящимся перед глазами, когда она знала, что они смотрят, какие сказки любят, какие уже слышали, какие – нет, во что играют, что любят из еды. Оба этих вроде бы досконально известных существа исхитрялись ошеломить ее каким-нибудь рассуждением, да обычным словом, переделанным, чтобы удобнее было произносить. Что говорить о том, что происходило дальше.

Аня и Вера смотрели на Лену как на человека, обладающего неким жизненным опытом, была же она их родителем, в конце-то концов. Большинство их обид и были из-за того, что она как бы должна была понимать, что именно они переживают, понимать некие намеки, чуть не мысли должна была читать с высоты своего жизненного и родительского опыта и не делала этого. А она была первый и единственный раз матерью вот этих вот близняшек, первый и единственный раз матерью именно этих близняшек-дошкольников, младших школьников, учениц средней школы, девочек, перешедших в девятый. То, что переживали в первый раз они, она и сама переживала в качестве матери впервые, это было не повторение, а продолжение жизни, и всё в этой жизни было первым и неповторимым переживанием. Все эти «я взрослая, я вас кормлю, я лучше знаю» она почти и не пыталась использовать, а если и произносила что-то подобное, то и сама себе не верила – сколько было вокруг примеров того, что это работает как-то не так вовсе, и уж тем более в России, где чуть ли не каждые пять лет происходило что-то вроде отмены крепостного права, так что всю страну этак перетряхивало, как в решете.

Был у Лены ученик, который приходил в школу, учился и уходил после занятий, нигде не участвовал, ни в каких праздниках. Ни с кем не дружил, но и не конфликтовал, затем просто родители его перевезли куда-то, он как появился, так и пропал. Лена порой думала, что о своих дочерях знает едва ли больше, чем об этом ученике: такие же были у них черные ящики в головах, которые получали некую внешнюю информацию и переваривали ее каждый по- своему, совершенно бесконтрольно и непредсказуемо; те знания о Вере и Ане, которые Лена приобрела, живя с ними, как бы воспитывая их, никак не помогали в том, чтобы понять их.

И тут позвонил запыхавшийся Владимир, было слышно, как он четырехного и двухголосо идет по ступеням подъезда – Никитины шаги и голосок вторили ему тяжелым детским топотом и какой-то песенкой.

«Лена! – почти смеясь, заявил Владимир. – Наша дочь – дура!» «Какая из?» – поинтересовалась Лена, заранее чувствуя облегчение от волочившихся уж какой день страданий. «Сейчас объясню», – сказал Владимир и заскрежетал ключом в замке. «Неудачного ты себе исповедничка нашла, Анюта!» – крикнул Владимир от порога, прямо в распахнувшуюся дверь. «В наушниках, – напомнила ему Лена. – В чем дело-то, блин?» «Ну, короче, – сказал Владимир почти радостно, – Аня больше по девушкам. Всё. В этом весь, блин, сюрприз. Этому вон, – мотнул он головой, сдергивая шапку с Никиты, – проболталась, нашла, что называется, кому. Пойду к ней».

«Идиотизм какой», – подумала Лена, потому что ее сразу перебросили будто в некий сериал с каминг-аутом и заставили смотреть на себя со стороны – любоваться на то, как Аня попала в некую рифму Лениной дворовой подружке Ирине, которую видела вживую дай бог суммарно два месяца за всю жизнь, и неточно отрифмовалась с Верой, на которую была похожа внешне, какую знала всю жизнь, и при этом вот так вот оказалось, что ничего совсем не похоже, и не гарантирует глубокого знания друг друга проживание бок о бок.

Владимир открыл дверь в комнату девочек и скрылся в темноте. Эта готовность сразу подставиться под возможные истерику и гнев не сказать, что не обрадовала Лену. Если бы ей внезапно вот так сообщили и заставили говорить какие-то слова, то не обошлось бы без неловких оговорок, ей и сразу-то пришло в голову словосочетание «тоже люди», выскажи она его да хоть кому, самой было бы неловко. Или, например, «ну, бывает» таким смиренным голосом с ноткой тоскливости; совсем не такое, наверно, требовалось Ане.

«И что?! – донесся до Лены возглас Владимира. – Мы-то всегда с тобой, тупое ты создание! Как так можно-то, вообще?» Судя по тому, что Аня не кричала в ответ, крик Владимира был позитивным взрывом в их споре. «Ну да, мы и узнали почти первые, но какой ценой! – опять вспыхнул Владимир. – Мы по ауре, знаешь, угадывать не умеем, кто какой ориентации! Должны бы, да! Но нет, представь себе!»

Вынутый из верхней одежды Никита с готовностью убежал к отцу, Лена, привыкшая уже тискать его при появлении, испытывающая даже некоторую потребность в этом, только и успела, что слегка поймать его за лицо и провести рукой под теплым его подбородком и по холодной щеке. Они опять перешли в такое воркование, так что Лена присоединилась к ним и застала конец фразы Владимира: «…тем более нужно было выяснить, хотя бы из любопытства, как все отреагируют, чтобы знать, как себя вести: превращаться в такую юную бунтарку, как в кино, чтобы родители за сердце хватались от выходок, пытались в церковь отвести, наставить на истинный путь. Или не превращаться, если все норм. Так как-то думаю».

«Вот-вот, – подтвердила Лена, – у меня, только в школу пришла, в классе был ученик, как раз бунтарь, видимо, поэтому. Недавно фотографии прислал, где с мужем и детьми».

Аня слушала, потупясь.

«Да толку-то сейчас советы давать, как надо было, – вздохнула Лена. – Сказала бы Вере, да и все. Или Женьке, они бы уж и придумали, как нам об этом сообщить. Да нам бы просто сказала».

«Я уже поудивлялся на это», – заметил Владимир.

«Я Жене сказала, – шепнула Анюта. – Когда оказалось, ну, когда я ее попыталась поцеловать, а вышло, что зря. Все ему и рассказала, но попросила никому не говорить. А он никому и не рассказал. И она никому не рассказала».