Читать книгу "Иерусалим. Один город, три религии - Карен Армстронг"

Евсевий стал епископом Кесарии в 313 г., важнейшем в истории христианства. Как и Ориген, Евсевий был платоником и не испытывал интереса к святилищам и священным местам. Христианство, по его мнению, уже изжило эти примитивные увлечения. В Иудее, утверждал он, нет ничего особенного, эта земля «ничем не превосходит другие» (Евсевий, Доказательство в пользу Евангелия 3 2:10). Элия в глазах Евсевия была просто Виновным городом; она вовсе не заслуживала поклонения и была полезна христианам лишь в качестве символа гибели иудаизма. К тому времени мало кто уже помнил исконное название города: сам Евсевий, как большинство христиан-неевреев, всегда именовал его Элией, связывая слово «Иерусалим» только с небесным Сионом, лежащим вне этого мира. Однако в 312 г. Константин разгромил войско своего политического соперника Максенция в битве у Мульвийского моста и приписал эту победу заступничеству христианского Бога. В 313 г., когда был рукоположен Евсевий, Константин провозгласил христианство одной из равноправных религий Римской империи. Прежде гонимое, оттесняемое на задворки, обездоленное учение начало уверенно завоевывать мир, и в результате христиане радикально изменили свое мнение об «Элии».

Глава 9

Новый Иерусалим

Победа у Мульвийского моста принесла Константину титул императора Западной Римской империи, а в 323 г., победив императора восточных провинций Лициния, он стал единоличным правителем всех подвластных Риму земель. Свое поразительное восхождение из безвестности к вершине власти Константин всегда приписывал Богу христиан и на протяжении всей жизни поддерживал христианскую церковь, хотя не слишком разбирался в богословии и оттягивал свое крещение, приняв его лишь на смертном одре. Легализация христианства представлялась Константину полезной еще и потому, что он видел в этой религии силу, способную объединить всю необъятную империю. В Палестине, как уже говорилось, христиане в то время составляли лишь малую часть населения, но в империи в целом христианство на протяжении III в. стало одной из ведущих и самых массовых религий. К 235 г. христиане могли гордиться «Великой церковью» с единым Символом веры. Христианское вероучение начало привлекать весьма умных и образованных людей, умевших истолковать эту изначально семитскую религию в духе, понятном всему греко-римскому миру. За годы гонений церковь выработала эффективную систему управления и в своих основных чертах повторяла саму Римскую империю: она охватывала многие культуры, страны, народы, а руководил ею хорошо налаженный чиновничий аппарат. Теперь, когда Константин разрешил свободное исповедание христианства, церковь могла выйти из подполья и внести заметный вклад в общественную жизнь, что, как надеялся император, послужит укреплению могущества Рима.

Константин, однако, не стремился насаждать христианство в ущерб другим религиям. Он был реалистом и сознавал, что не может позволить себе противостояние с языческими подданными. За императором сохранялась должность великого понтифика – верховного жреца Рима, – и государственный культ отправлялся по-прежнему. Способом, с помощью которого Константин воплощал в жизнь свое ви`дение христианского Рима, стало масштабное строительство. В самом Риме были возведены часовни на могилах христианских мучеников и мартириум Святого Петра по образцу римских мемориальных построек в память об усопших императорах. Эти новые церковные здания в корне отличались от храмов античности: их архитектура не отражала ни космическую символику, ни порядок публичного богослужения, которому только предстояло сложиться, – ведь христиане лишь недавно получили право свободно исповедовать свою веру. Но сам тот факт, что христианские базилики стали появляться по соседству с языческими символами Рима, свидетельствовал о постепенном обретении христианством своего места в мире. В Риме, где центр города уже был занят языческими постройками, христианские мартириумы Константина ставились на окраинах. Однако в новой столице империи, которую Константин заложил на берегах Босфора, где раньше стоял древнегреческий город Византий, подобных ограничений не существовало. Константинополь мог быть целиком христианским городом: здесь ничто не мешало кресту гордо возвышаться в самом центре, а статуям библейских героев – украшать площади. Правда, у Константинополя не было славной истории, а император, в глазах которого символы обладали силой почти магической, отлично осознавал, сколь необходимо продемонстрировать всему миру, что пестуемая им христианская империя вырастает корнями из освященных веками традиций прошлого – только это и могло подтвердить ее преемственность, столь важную в эпоху поздней античности.

Одним из самых пылких сторонников Константина в начале его правления был Евсевий, епископ Кесарии. После сражения у Мульвийского моста Евсевий прославлял императора как нового Моисея, сокрушившего Максенция подобно тому, как Моисей сокрушил египтян (Евсевий, Церковная История 9:9:5). Евсевий также называл Константина вторым Авраамом, поскольку тот восстановил чистый монотеизм библейских патриархов (Евсевий, Церковная история 1:4:4; Доказательство в пользу Евангелия 1:6:42). У Авраама, Исаака и Иакова, утверждал Евсевий, не было ни Храма, ни писаной Торы, они поклонялись Богу там, куда забрасывала их судьба, просто в Духе и Истине (Евсевий, Доказательство в пользу Евангелия 1:6:42). Евсевий, как и другие христиане Палестины, посещал вершину Масличной горы и осматривал оттуда разрушенную Храмовую гору. Он видел мрачную иронию в том, что граждане Элии растащили камни Храма на постройку языческих святилищ и театров (Евсевий, Доказательство в пользу Евангелия 8:3:11–12). Постигшая Храм судьба была в его глазах очевидным доказательством нежелания Бога принимать поклонение в форме показной обрядности жертвоприношений. Бог хотел, чтобы люди следовали по пути духовной религии, которую проповедовал Иисус и которая не зависела от храмов и святых мест. Подобно Оригену, Евсевий не считал нужным тратить время на священную географию. Бог не раскроется тому, кто надеется обрести Его в «безжизненной материи и мрачных темных пещерах», но лишь «душам непорочным и приуготовленным чистым и ясным разумом» (Евсевий, Доказательство в пользу Евангелия 5:Вступление: 29). Закон Моисея призывал верующих поспешать в единственное священное место, тогда как Евсевий вкладывал в уста Иисуса такие слова:

Я, давая свободу всем, учу людей не искать Бога ни в каком-то уголке земли, ни на горах, ни в рукотворных храмах, но почитать его и поклоняться ему в своем доме.

(Евсевий, Доказательство в пользу Евангелия 1:6:40)

Иисус явился в мир учить людей исконной религии Авраама, свободной от абсурдной мифологии и грубых материальных образов.

Евсевий с определенным удовлетворением взирал на гору, которую он, как и все его современники, считал библейским Сионом. Теперь здесь находился не центр учености и образования, а рядовое селение римских земледельцев, такое же, как любое другое в стране. «Поистине, – писал епископ, – я своими глазами видел там пашущих быков и святое место, засеянное семенами» (Евсевий, Доказательство в пользу Евангелия 8:3). Заброшенность и запустение «Сиона» показывали, что Бог и вправду отвернулся от города. Но заметим: в писаниях Евсевия нет упоминаний о том, что новый Сион служил и центром духовной жизни для христианской общины Элии. В начале IV в. местные христиане стали высказывать мнение о более высоком статусе своей церкви – «Матери всех церквей» – по сравнению с кесарийской, не связанной со священными событиями. Они показывали кресло Иакова Праведного и начали отождествлять некоторые из развалин на горе Сион с местами библейских событий. Один из уцелевших старых домов считался бывшим дворцом первосвященника Каиафы, другой – дворцом царя Давида. Была и колонна, стоявшая, как утверждалось, там, где Иисуса подвергли бичеванию по приговору Пилата. Однако Евсевий все это игнорировал. Он ни разу не сослался в своих трудах на памятные места Сиона, имеющие отношение к земной жизни Христа, хотя его перу принадлежит «Ономастикон» – указатель названий библейских мест, призванный подтвердить достоверность евангельского повествования. Возможно, Евсевий как историк сомневался – вполне обоснованно – в правильности отождествления, а кроме того, он, наверное, знал, что епископ Элии Макарий использует существование этих мест как один из главных аргументов в своей кампании за перемещение главной епископской кафедры Палестины из Кесарии в Элию.