Читать книгу "Орден Святого Бестселлера, или Выйти в тираж - Генри Лайон Олди"

– В храм! Все в храм! Быстро!

– Это она, она наслала!

– Бой-Баба!

– Зря этого… Отщепенца! Били зря! Не надо бы…

Люди пятились к храму, надеясь на милость Кривой Тетушки, судорожно отмахиваясь копьями от наседающих псов, промахиваясь, попадая, ломая жалкое подобие строя, которое солдатам ненадолго удалось создать. Из толпы вывернулись двое: парнишка с медным обручем на шее и девица, растрепанная, визжащая, в изорванных лохмотьях. Сука колли, ощерясь щучьей пастью, устремилась за беглецами, но парнишка отчаянно подпрыгнул, уцепился за лозы, оплетшие храмовые стены, изогнулся ловким бесом, помогая девице вскарабкаться на крутой скат, и оба кошками полезли на крышу. Остальные жертвы стаи ломились в двери храма, словно тайная сила всасывала людей в бездонное чрево.

Королеве было хорошо известно имя этой силы.

Паника.

– Пленников! Держи!

– Болваны! – орет Червь. – Последнего не упустите! Главного!

– В храм!

– Не бросайте! А-а-а! Помоги-и-и-и…

Самый медлительный из солдат споткнулся, упал и уже не смог подняться под грудой собачьих тел. А если бы и смог, это ничего не меняло: дверь храма захлопнулась, лязгнув внутренним засовом. Псы жадно рвали кровавую плоть, рычали под дверью, безуспешно пытаясь в прыжке протиснуться сквозь узкие оконца-щели. Беглец с обручем и девица-растрепа, оседлав конек крыши, глазели вверх, на парящую королеву. Или как там местные выразились? Бой-Бабу? Тоже неплохо, хотя и вульгарно. Впрочем, Снегирь никогда не отличался политкорректностью.

Королева осмотрелась. Вдалеке, у крепости, возвышавшейся над заливом, шел бой. Это нормально. В подобных сочинениях вечно кто-то кого-то осаждает. Традиция. Нападающие лезли на стены по чудным лестницам-»гармошкам», защитники пытались «гармошки» сложить, упираясь суставчатыми шестами. Поодаль, над Трижды-Пизанской башней, кишмя кишела чистая как слеза магия. А вот у опушки леса пасутся старые знакомые – двое беговых горбунов. Видала мельком, прорываясь во Владов локус. Горбуны топтались на месте, нервно обгладывая свежие ветки. Обедают? Беспокоятся за пленников? Вовсе случайно забрели?!

А-а, ерунда.

Пора уходить, не прощаясь. В последний раз окинув взглядом пейзаж, королева рассмеялась: готовый эпизод для романа. Бери целиком, вставляй в финал. Самое сладкое дело: массовая финальная «раздача» с привлечением главных, второстепенных и пушечного мяса. Разве что, пиши это Польских, непременно ввела бы явление чародея.

Внизу испуганно заскулили псы, кинувшись наутек.

А в небе над лесом мелькнула серебряная точка, заставив откликнуться ржанием крылатую запятую Пегаса.

XXI. Рыцарь листает страницы, а маг размышляет о милосердии…

Кем нам быть в этой жизни и кем нам вовеки не стать,

Мы едва ли узнаем, поскольку меж адом и раем —

Лишь прожекторный луч, протянувшийся кромкой листа,

Ибо сцена пуста, ибо мы не на ней доиграем,

Ибо в бездне огонь, и над ним не построить моста…

Диана Коденко

…Над головой – низкий потолок из некрашеной доски-»вагонки». Лампочка без абажура на белом двужильном шнуре. Выключена. Потому что – день. И так светло.

В окне кувыркается солнце.

Я на даче у Марии Отаровны. Здесь тепло, даже жарко: наверное, АГВ или печку вовсю растопили. Голова чистая, ясная, медовая свежесть растекается в сознании, будто и не кололи мне наркоз здесь, не били по башке там. Шестеренки мыслей крутятся быстро, легко, без скрипа, одна мысль сама собой цепляет другую, та – следующую, все мудрые, тонкие, афористичные…

У меня очень мало времени. Очень. Глупо тратить его на ерничанье.

Откуда я это знаю?!

Неважно.

Поворот головы. Вправо. Рядом, на раскладушке – грузное, беспомощное тело. Разметались седые волосы. Восковая бледность на знакомом лице. Слышно хриплое, натужное, из последних сил дыхание. Что ж вы так, Мария Отаровна?..

Старуху заслоняет фигура парня в тельняшке и линялых джинсах. На тельняшке, под левой лопаткой, круглая дырка с опаленными краями. След от пули? На миг вспыхивает безумный вывод: это не человек. Это герой, персонаж, плод воображения, убитый автором. Измученный процессом рыцарь Ордена согласился, поддался на уговоры: нож не годится, слишком близко, кровь брызжет в лицо, копье устарело, яд – противно, зато пистолет в самый раз, нажать на спусковой крючок, ты даже не увидишь, не услышишь, не поймешь, только тельняшка останется смутным напоминанием, когда рыцарь продолжит рассказ о парне – как бы живом, типа существующем, строчку за строчкой, абзац за абзацем…

Наваждение уходит еще быстрее, чем явилось.

– Что с ней?

Парень резко оборачивается. Широкие скулы, губы плотно сжаты, непослушные каштановые вихры падают на лоб; чуть раскосые глаза смотрят изучающе. Будто их обладатель прикидывает, стоит ли вообще со мной говорить.

Для принятия решения ему хватает секунды.

Стоит.

– Приступ. Сердце. Из больницы позвонили. Сообщили: у Антона почки отказали. Все, дрова. Не вытащат. День, от силы – два. Тут бабу Маню и схватило. Я «Скорую» вызвал, по вашей мобиле. Баба Маня сказать успела: мол, не надо Антошу – сюда. Вообще не надо. Пусть там… И все. Я еле подхватить успел…

Время!

Тиканье часов грозит перейти в набат Лунного Гонга.

– Костя! – Он ведь Костя? Мария Отаровна говорила, я помню… – У меня в сумке статуэтка. Птица серебряная. Премия. Под подушку ее мне!

Костя моргает.

Не понимает Костя.

– Быстро! Я…

Успеваю увидеть, как он кивнул. В крови, в мозгу, пожирая мед ясности, просыпаются шершавые щупальца наркоза. Спрут обвивает изнутри – так бывает? да, так бывает… – скручивает, пеленает словно мумию, выворачивает наизнанку, свет меркнет, иду на дно, в вязкий ил, чавкающий от вожделения…

…чавкает.

Под ногами.

В чем мамка Вовку родила, стою у алтаря волхвов. На прежнем месте, где мы с врачихой ждали Червя. Только хуанодон оказался лжеинкарнантом, – сбежал, подлец, возродившись, и волхвы сбежали, если не пали, растоптанные гнедыми конями тугриков, и лиану какой-то подлец растоптал, превратил в липкое месиво. Я вступил, вот оно и чавкает, а еще в колючках пихтусов жужжат кусачие мухи-дроздофилы, и мне это больше не кажется смешным, напротив, раздражает глупостью и наивом, но ведь они жужжат, эти дурацкие мухи, они вьются, и мое раздражение, воистину смешное, глупое и наивное, не колышет даже густой, остро пахнущий воздух леса…

Рокочет вдали барабан: штамп-штамп-конъюнктура!

Война бьет людьми в туго натянутую кожу.