Читать книгу "Год длиною в жизнь - Стивен Манчестер"

Начав экскурсию с Центра посетителей и сувенирной лавки, мы на электрических трамвайчиках подъехали к глубокой, темной пещере. Вход был узким, земля под ногами — скользкой. Мы приблизились к стенам чуть ли не вплотную, и я заметил, что они сочатся испарениями и водой.

— Так близко к аду я не оказывался еще никогда, — прошептал я и придвинулся к Белле.

— Прекрати! — скомандовала она и шлепнула меня по руке.

— Пещера Гаррисона является уникальным природным феноменом, — заговорил в интерком наш гид. — Обратите, пожалуйста, внимание на восхитительные сталактиты, свисающие с ее свода, и потрясающие сталагмиты, растущие из земли.

В глубине пещеры обнаружился большой зал, сверкающий россыпями огней.

— Сталактиты и сталагмиты росли и формировались на протяжении тысячелетий. В некоторых местах сталактиты сомкнулись со сталагмитами, образуя зрелищную белую колоннаду, которую вы сейчас видите.

От такого зрелища и впрямь дух захватывало. Белла сделала несколько снимков, и мы двинулись дальше. Пещеры, сменявшие одна другую, были прекрасны, но им недоставало одного — солнечного света.

«А в его отсутствие даже прекрасное не вызывает отклика в душе», — подумал я.

На самом нижнем уровне пещеры нам предложили выйти из вагончиков и полюбоваться водопадом, обрушивающимся в глубокую изумрудно-зеленую заводь. Картина получилась впечатляющей, но, разрываясь между клаустрофобией и дикой тошнотой, я понял, что мне не терпится уйти отсюда.

Белла посмотрела на меня.

— Возьми и меня с собой, — прошептала она.

* * *

Последним пунктом нашей программы стала Статуя Раскрепощения. Когда мы подъехали вплотную, я ничуть не удивился тому, что Филипп приберег ее напоследок.

Памятник символизировал разрушение цепей рабства в момент освобождения.

— Хотя рабство официально было отменено еще в тысяча восемьсот тридцать четвертом году, — пояснил Филипп, — за ним наступил период четырехлетнего становления, когда свободные уже люди продолжали работать по сорок пять часов в неделю за возможность жить в крошечных хижинах, которые предоставляли им плантаторы.

Мы с женой лишь покачали головами.

— Празднование свободы от рабства состоялось в тысяча восемьсот тридцать восьмом году, после завершения периода становления, когда более семидесяти тысяч барбадосцев африканского происхождения вышли на улицы, распевая народные песни.

Филипп указал на табличку у подножия статуи:

Больше никакой порки и издевательств,

Ура Джин-Джин, ура!

Сама королева приплыла из Англии,

Чтобы освободить нас.

Больше никакой порки и издевательств,

Ура Джин-Джин, ура!

— Многие барбадосцы называют эту статую «Бусса» — по имени раба, который поднял восстание против рабства в тысяча восемьсот шестнадцатом году.

Уже на обратном пути в отель Филипп подвел итог экскурсу в историю своей родины:

— Барбадос оставался британской колонией вплоть до тысяча девятьсот шестьдесят первого года, когда ему была предоставлена внутренняя автономия. Полную независимость остров обрел лишь в шестьдесят шестом году, но по-прежнему поддерживает связи с метрополией через институт генерал-губернаторства.

Я вручил Филиппу сто пятьдесят долларов плюс щедрые чаевые и рассыпался перед ним в похвалах.

Он кивнул в знак признательности.

— Говорят, что знание — сила, друг мой. Чем больше людей узнают, что такое страдание, тем выше вероятность, что оно более не повторится, верно?

— Верно, — ответила Белла, и мы пожелали ему удачи.

* * *

Остаток недели растворился в болезненном тумане, но я все-таки выжил, сосредоточившись на заразительной улыбке жены.

Водные забавы включали кайтинг, полеты на водном парашюте, каякинг, подводное плавание с аквалангом и катание на гидроцикле. Я подумывал было о том, чтобы прокатиться еще и на аквабайке, но потом отказался от этой идеи, заявив Белле:

— Одно падение, и мне конец.

Она согласилась со мной.

Островная музыка являла собой любопытное смешение калипсо и регги. Оркестров здесь была масса, впрочем, как и клубов, где можно было танцевать ночь напролет. Хотя особенно буйные пляски я игнорировал, мы с Беллой все же станцевали несколько медленных танцев.

А по утрам я разговаривал с Розой, нашей уборщицей. Из ее речи я разбирал три-четыре слова за один раз, но и этого было достаточно, чтобы понять, что живется ей несладко.

— После здесь, две работа еще. Для колледжа, моя дочь, — говорила она, делясь со мной своими мечтами и планами, и в ее темных усталых глазах светилась материнская гордость.

Покупка местных сувениров превратилась для Беллы в любимое времяпрепровождение. Узкие улицы и безумный стиль вождения, практикуемый местными таксистами, превращали это занятие в отчаянное и дерзкое предприятие. Мы побывали на табачной фабрике и понаблюдали за тем, как местные жители сворачивают гигантские высушенные листья в плотно скрученные сигары. Я приобрел две штуки, одну для себя (хотя курить ее не собирался), а вторую — для Майкла. Местная художественная лавка специализировалась на статуэтках ручной работы и картинах, большинство которых были выдержаны в ярких, сочных красках и изображали либо море, либо работников на сахарных плантациях. Белла приобрела небольшую акварель для Райли и ромовые бабы для всех остальных, а еще в первый же день купила пару серег с морскими ракушками.

* * *

В последний день нашего запоздалого медового месяца мы заказали завтрак в номер, и уже в шесть утра в нашу дверь постучали. Белла встала, чтобы открыть. Но за дверью никого не было. Оказалось, что сотрудники отеля перепутали номера и обслужить надо было постояльцев напротив.

До завтрака у нас оставался еще целый час. Когда я пошевелился, Белла заявила:

— В следующий раз вставать будешь ты.

Я кивнул и вновь провалился в сон. Но мне показалось, что не успел я смежить веки, как стук раздался снова. И тут выяснилось, что я не могу пошевелиться, — у меня отнялись ноги. Мое измученное тело и душу накрыла паника, и я взмолился про себя: «Прошу тебя, Господи, только не здесь. Не сейчас!» Наконец что-то произошло и я смог опустить распухшие ступни на пол. Мне потребовалось некоторое время, но я встретил официанта в ослепительном сиянии приоткрытой двери. Оглянувшись на спящую Беллу, я испытал чувство невыразимой благодарности к своим несчастным ногам за то, что они не подвели меня. Подписав чек, я одарил боя щедрыми чаевыми — как, впрочем, поступил бы на моем месте любой, кому довелось испытать подобное чудо на себе.

Затем я принял душ и, выйдя из ванной, обнаружил, что Белла уже ждет меня. Она протянула мне руку, сжатую в кулак. Я подставил ладонь, чтобы принять сюрприз, и она вложила в нее сережку из морской ракушки. Подняв голову, я увидел, что вторая покачивается у нее в ухе.