Читать книгу "Наган и плаха - Вячеслав Белоусов"

Пока их троица приостановилась, подтянулись с теплохода совсем отставшие: примелькавшийся в ресторане герой-любовник, куривший из мундштука и запомнившийся фразами: «Сказать вам, что мне нравится? Но разве это можно выразить словами…», московская управдельша, затеявшая попутный флирт с персом, отчего сама теперь была не рада, поэтому, спрятавшись за дерево на берегу, повторяла: «Нет и нет! Пожалуйста, оставьте!..» В завершение вывалились и здесь неразлучной группой трое слегка подвыпивших ресторанных артистов: слепые Бредунов и Башилова с матросом-танцором Чудиловым и пианист в чёрных очках, поддерживавший за талию маленькую женщину в видавшей виды шляпке, исполнявшую ресторанной публике изжёванными губами:

Ей граф с утра фиалки присылает. Он знает, что фиалки — вкус мадам…

Ансамбль продефилировал медленно, со вкусом, как и подобает приезжим артистам, и Кольцов очнулся:

— Ну что мы решим?

— Велено было вас сопровождать, — невнятно выдавил из себя старший. — Насчёт погулять распоряжений не было, а товарищ Кастров-Ширманович ожидает у себя.

— Хотел я душу порадовать в первый день приезда, — махнул рукой без особого огорчения Кольцов, — но, видимо, вы правы. Нельзя забывать о долге! Везите меня в тюрьму.

— В следственный изолятор?

— А что вас удивило? Разрешение на встречу с арестованными при вас?

— Конечно, — полез в карман старший.

— Вот и славненько, — взяв бумагу, Кольцов долго и тщательно её изучал, проявив особую щепетильность к подписи и печати. Этому с некоторых пор он был приучен, побывав в одной из тюрем, работая над фельетоном «Даёшь тюрьму». Тогда натерпелся, добывая всевозможных разрешений у разного начальства, ворох бумаг доставал, чтобы проникнуть в заведение, да и попав туда, пришлось несладко. Естественно, фельетон сделал злым и богатым на издёвки, из-за чего пришлось долго препираться с редактором газеты и отстаивать чуть ли не каждое слово. Но он не дрогнул и, если сдал какие позиции, то только после обещенного запрещения печатать вовсе, однако дерзкие и ядовитые строчки остались: «Тюремщик обязан быть твёрд и холоден. Сговорчивый тюремщик — что чайник изо льда. Оба рискуют упустить своё содержимое, если потеплеют и смягчатся…»

Но в этом городке он готов был изменить собственному представлению о проблеме: начальник, широко улыбаясь, встречал его с распростёртыми объятиями, как старого знакомого, у самых ворот тюрьмы, сиявших, как пасхальное яичко. В руке у него был журнал «Огонёк», в почётном строе замерла вся свита, отсутствовал лишь старшина охраны.

— Не приходилось видеть таких исправительных домов, — после крепких рукопожатий ответил взаимной любезностью журналист и пошутил, отдавая должное: — Прямо образцово-показательный!

— Милости просим! — рассыпался Кудлаткин.

— Не ведаю за собой особых грехов, но так и провёл бы здесь несколько дней, — рассмеялся Кольцов, ещё более теша душу изволновавшемуся Кудлаткину. — Слышал, монастырь женский заложен был ещё императрицей в этом месте?

— Болтали разное, — кивнул тот и поспешил взять под локоток гостя. — До сих пор живы шутники, балакающие, будто монахи из своего монастыря сюда ходы подземные прокладывали, а монашки — к ним навстречу, вот и бегали друг к другу по ночам, а?!.. Вона страсти-то какие творились! Теперь что? Тихо у нас было до некоторых пор.

И тоже рассмеялся, затрясся пузом, подмигнув свите, те дружно его поддержали.

— А если правду хотите знать, — сквозь смех продолжал он. — Про баб одни враки. Тюрьмы у нас сроду не было, арестантов в Троицком монастыре на территории Кремля держали. Он упразднён был по какой-то причине, и лишь по просьбе бывшего губернатора Попова в 1824 году построили тюрьму, по виду напоминавшую французскую Бастилию; внутри даже церквушка была для арестантов, снесли её после революции.

Вытерев платком губы и раскрасневшееся от смеха лицо, Кольцов вспомнил про сопровождавших его молодцов, задержавшихся у машины, обернулся виновато:

— Вы бы уж поезжали. Мне с арестантами наедине беседовать желательно. Времени займёт достаточно. А товарищу Кастрову-Ширмановичу я отзвонюсь. Объясню. Потом пришлёте машину за мной. Есть связь, Иван Кузьмич?

— Ну как же! — даже обиделся Кудлаткин. — Мы вас и с Берздиным свяжем, если пожелаете.

Старший из сопровождавших ОГПУ нахмурился:

— Если не возражаете, мне бы всё же с вами…

— Хорошо, идёмте, — не стал перечить Кольцов. — Служба есть служба. Я объясню вашему начальству ситуацию.

В кабинете Кудлаткина их заждались: две девицы в белых передниках дежурили у накрытого стола, на котором попыхивал крутобокий сверкающий самовар. Подали чашки на две персоны, за стол сели двое: начальник и гость; сопровождавший от ОГПУ как вошёл, так и застыл у порога, как его ни приглашали. Кудлаткин накрутил аппарат, подал трубку Кольцову. Кастров-Ширманович не высказал ни озабоченности, ни возражений, видимо, заранее предупреждённый насчёт полномочий журналиста; людей своих отзывать не стал, приказал ждать Кольцова у тюрьмы и везти к нему, когда бы тот ни освободился.

— Может, всё же откушаете с нами? — посочувствовал Кольцов, но сопровождавший козырнул виновато и исчез за дверью.

— Ну, прошу за стол. Чем богаты, как говорится… — Кудлаткин пододвинул гостю чашку с чаем и тут же подсластил придуманным: — Мы ведь за вашим «Огоньком» очередь занимаем. Ждём нового фельетона, занятно у вас получается, а главное — в точку всё.

— Спасибо, — вскинул на него хитрые глаза журналист. — А я на берегу поинтересовался печатью в будочке; жаловалась старушка — не берёт обыватель ни газет, ни журналов. Жадность заела — дорого, мол.

— Врёт каналья! — дёрнулся Кудлаткин. — Какой киоск, скажите?

— По правде, — дуя на горячий чай и высматривая пряники посвежее на тарелке, пропустил мимо ушей его возмущение Кольцов, — последнее время некогда было литературой заниматься, увлёкся, знаете ли, авиацией. А эта поездка к вам — чистая случайность. В редакции пора отпусков, некого послать, пришлось самому.

— Правда? — не поверил Кудлаткин, но журналист и глазом не повёл, и он продолжил: — Отпуска — чертовски неприятная штука, по себе знаю, все рвутся, словно заработались до смерти, а начальнику мечись меж ними. Я ведь подумал, Михаил Ефимович, прославились мы на всю ивановскую с этими нэпманами, вот вас сюда и пригнали подстегнуть фельетончиком, а?

— Ну… — поперхнулся от обезоруживающей непосредственности Кольцов, которому самому уже претила затянувшаяся игра в кошки-мышки с, казалось, простоватым тюремщиком. — В определённой степени вы недалеки от истины: уголовное дело шум подняло, давно не привлекалось к ответственности такого большого количества преступного элемента.

— Да какой это преступный элемент? — крякнул от досады Кудлаткин. — Вот раньше были уголовники так уголовники! А эти — слюнтяи. Одни взятки давали, другие брали, о последствиях не думали, считали за должное, катаясь, как сыр в масле. Гляньте кругом, везде не так ли? Эти нэпманы кому хочешь душу замутят. Потому что изменилась жизнь. И берут люди деньги, как своё, раз их в кресло достойное усадили.