Читать книгу "Империи древнего Китая. От Цинь к Хань. Великая смена династий - Марк Эдвард Льюис"

Значение такой структуры предложено в рассказе из трактата Лунь-юй, речь в котором идет о встрече Конфуция со своим сыном в их родовом доме: «Чен Кан спросил Бо Ю [старшего сына Конфуция]: „Ты знаешь что-либо другое [из того, что мы знаем]?“ Бо Ю ответил: „Нет еще. Как-то он [Конфуций] стоял один, и, когда я почтительно поспешал мимо через внутренний двор, он задал вопрос: „Ты ознакомился с Одами?“ Я ответил: „Еще нет“. Он предупредил: „Если ты не изучишь эти Оды, то не научишься правильно разговаривать“. Итак, я удалился и выучил те Оды. На другой день, когда он стоял один, я почтительно поспешал мимо через внутренний двор, а он задал мне вопрос: „Ты выучил Обряды?“ Я ответил: „Еще нет“. Он предупредил: „Если ты не выучишь Обряды, то не сможешь правильно стоять“. Итак, я удалился и выучил те Обряды. Эти две вещи я узнал от него». Чен Кан удалился и радостно произнес: «Задав один вопрос, я получил три ответа. Я узнал о существовании Од и Обрядов, а к тому же я узнал, как настоящий благородный муж держит своего сына на приличной дистанции»20.

Конфуций в качестве примерного отца стоит в величественной позе, наблюдая за происходящим во внутреннем дворе, как правитель на собрании двора. Его сын почтительно пытается прошмыгнуть мимо по боковым коридорам, а в разговор вступает только в ответ на обращение к нему. Как отмечает Чен Кан, образец надлежащих отношений отца и сына он уяснил, и он запечатлен в размещении и движении народа по жилому кварталу.

Во времена Сражающихся царств и древнейших китайских империй политическая власть часто отделялась от посторонних глаз стеной и становилась невидимой или видимой только в форме стен и башен, служивших ее внешним воплощением. Это касалось в особенности правителей, которые ради собственного спокойствия и создания вокруг себя атмосферы духовной власти прятались от внешнего мира. В случае с первым китайским императором такое стремление к уединению и скрытности считалось признаком его тирании и мании величия. Но к началу эпохи Западной Хань образ императорской власти как скрытого или «запретного» для простого народа явления служил обычным и встроенным в пространственную организацию империи понятием. Власть прятали позади не одной-единственной стены, а целого каскада стен: городской, стен дворцового комплекса, стен самого дворца, двора и, наконец, стен внутренних палат. Проход через ворота каждой из стен тщательно охранялся, и движение к центру разрешалось все сокращающемуся числу людей. Власть и престиж обозначались способностью приблизиться к святая святых, которой служила приемная императора.

В то же время в Китае происходила пространственная структуризация по половой принадлежности, согласованная с внешней и внутренней придворной логикой. Однако как раз формально бесправные женщины занимали внутренние пространства, в то время как мужчин назначили во внешнюю публичную сферу21. Тем самым китайский мир отмечался противоречивым набором отождествлений, в котором власть исходила из скрытых внутренних дворцовых глубин. А женщины как раз находились в этих глубинах, но их полагалось всячески отстранять от власти. Организационно-правовое выражение такого противоречия состояло в том, что власть втекала внутрь к невидимому императору, а вытекала наружу через чиновников мужского пола во внешнюю публичную сферу. То есть в руки женщин, их родственников и евнухов, разделявших их физическое пространство. Такого рода действительность, в которой существовал радикальный логический разрыв между формальными властными учреждениями и ее фактическим приложением, всегда служила источником потрясений и скандалов, несмотря на их регулярное повторение.

Такое пространственное упорядочение политической власти требовало от ее носителя сужения привлекаемого круга, сохранения тайны и истоков. Так как женщины проникли в самые глубины внутреннего мира императора и получили выход на самые важные тайны, а также, поскольку только они производили на свет наследников, их место внутри структуры китайского рода обозначалось одновременно запретом на власть и расчетом на них как на источник власти. Они располагали скрытой властью, однако властью никем не признанной. Каждый раз, когда существование такой скрытой власти доходило до публичного сознания, негодованию не было предела.

Дети в жизни древних Китайских империй

Впервые к теме детства как предмету сознательного литературного отражения китайские философы обратились в период правления династии Хань22. Несколько авторов литературных произведений империи Западная Хань – Цзя И, Дун Чжуншу и Лю Сян – писали об «эмбриональном воспитании» как средстве воздействия на нравственное развитие ребенка на самой ранней стадии формирования его личности. Этой мыслью, впервые сформулированной в трактате времен Сражающихся царств под названием Го-юй и примененной ученым Цзя И в качестве средства обеспечения воспитания наследника императора, предусматривались условия, при которых его мать должна следовать надлежащему ритуалу во всем, что она видела, чем питалась, что слышала, говорила и делала на протяжении своей беременности. Если ее «стимулировали» добрым отношением, тогда ребенок получался удачным; если ей мешали вынашивать свой плод, он появлялся на свет ущербным. Такое повышенное внимание к решающей роли исходных условий формирования плода, вероятно, сложилось на основе постулата, содержащегося в трактате И-цзин и в трудах, посвященных военному делу, согласно которому любой процесс лучше всего познается с отправной его точки. При всей неясности того, насколько широкое распространение получила практика «эмбрионального воспитания», руководство по его применению, обнаруженное в захоронении Мавандуй и отнесенное к 168 году до н. э., указывает на то, что, по крайней мере, представители китайской элиты пытались ею пользоваться.

На протяжении правления династии Восточная Хань широкое распространение получили теории, посвященные развитию ребенка и возможности через его обучение раскрывать врожденные дарования. В то время, когда классическое образование служило признанным путем к государственной службе, а представители влиятельных родовых кланов принимали решения, касающиеся назначения придворных чинов после представления рекомендаций, ученые вели дебаты по поводу относительной роли наследственности, приобретенного в юном возрасте опыта и книжных знаний при формировании характера ребенка. В биографиях отличившихся сановников и ученых повсеместно приводились пространные рассуждения о детских поступках или событиях, предвещавших грядущую известность или ее объясняющих23.

Огромное значение придавалось отмеченным литературным даром детям, демонстрировавшим способность приводить по памяти произведения китайских классиков и вести заумные беседы в самом юном подростковом возрасте или даже раньше. Сохранились описания того, как Чжан Ба осознал принципы уступчивости и сыновнего благочестия в возрасте двух лет, а у Чжоу Се все эти достоинства проявились в трехмесячном возрасте (рис. 14). Такие примеры послужили поводом для дебатов по поводу роли детских достижений как первых признаков последующего умственного и нравственного развития. Критики культа одаренных с детства людей утверждал, что «маленькие сосуды быстрее заполняются»24.