Читать книгу "Весенние игры в осенних садах - Юрий Винничук"

Мог ли я назвать себя абсолютно счастливым? Всего ли достиг, к чему стремился? Действительно ли мне уже не стоит ожидать от жизни чего-то большего? На все эти вопросы у меня был отрицательный ответ. Очевидно, этим величайшим счастьем, которое должно было подвигнуть меня к самоубийству, была только Марьяна. Умереть от избытка счастья и тем самым остановить мгновения счастья навеки… Это то, на что была готова Леся. Я же только созревал для этого.

– … я так ее и не трахнул, понимаешь…

– Кого? – вздрагиваю я, отряхивая с себя меланхолические бредни.

– А я, блин, о ком уже полчаса тебе долблю? – ощеривается Олько, и кажется, он прав в гневе своем, ведь я вырубился, хотя и не до конца, и отдельные проблески смысла из его рассказа все же проникали сквозь туман моих грез, и, напрягшись, я сумел сложить мозаику, в которой читалась история про девушку, которую Олько снял в «Вавилоне», с неделю водил по ресторанам, затем привез к себе, а она его все равно оставила с носом.

– Ну и что, – пожал я плечами, – подумаешь – трагедия, если бы я зацикливался на таких вещах, то давно бы уже импотентом мог стать. Это нормальная вещь.

– Ты видишь в этом что-то нормальное?

– Разумеется. Любая девушка, которая с тобой тусуется, рано или поздно отдастся. Вопрос лишь в одном: когда? Если она на тебя особо не рассчитывает, ты получишь ее во всех позах в день знакомства, но если вдруг увидит в тебе жениха с перспективой, то, согласно моральным устоям галицкой барышни, отдаться можно не раньше чем через месяц после знакомства.

– Ты хочешь сказать, что ты целый месяц мог стежки утаптывать, чтобы ее трахнуть?

– А почему бы нет? Ты же не на безлюдном острове. С одной куртизанишь, за пальчики держишь, через недельку уже в губки целуешь, через две и за попку взялся, а в то же время, давая новенькой отдохнуть от твоих ухаживаний, премило вставляешь своей старой кадре.

– Насчет старой кадры я понимаю. У меня всегда найдется для легкого перепихончика какая-нибудь смирная телка. Но ведь я сексуальный альпинист. И мне необходимо постоянно покорять вершины – одну за другой. Я не могу убивать на бабу больше недели времени. Это противоестественно.

– Случается, что и альпинисты срываются со скал. Однако ты в куда лучшем положении, ведь даже сорвавшись, остаешься жив-здоров и снова готов к покорению вершин.

– Все равно западло, старик. Неделя – самое большее, на что я способен. После сдают нервы. Взгляни на этих двух, – кивнул на столик, за которым сидели две фигуристые девушки, – ты их знаешь?

– Нет. И к тому же у меня нет желания заводить новые знакомства. Мне, знаешь ли, со старыми надо разобраться.

– А кто говорит знакомиться? Я спросил только, знаешь ли ты их. Нет так нет. Но ведь для старого дружбана ты мог бы…

– Кажется, мы договаривались, что зайдем в «Вавилон» выпить вина и только.

– Ну да! Так и есть. Мы сидим. Пьем вино. Да ты не нервничай. Грудь у нее что надо. Ум-м-м… Там есть над чем поработать. И та вторая ничего себе. Задница, по-моему, именно такая, как ты любишь.

– Не заводи.

– Что, уже и поговорить нельзя? Давай – за успехи на любовном фронте. Классное вино. Вот она сейчас наклонилась – видишь? – хо-хо, вставил бы я ей пистон. Прямо здесь. На столе. И почему у нас все не как у людей? Вот в Риме – там, где киряли, там и вставляли. Благодать. А тут ходи, выискивай, к чему бы такому даму припереть. А ты заметил, как они постреливали в нашу сторону? Не заметил? Ха! А я заметил. Еще и переговаривались при этом.

– Ты кроме ебли можешь еще о чем-нибудь думать?

Олько задумался. Спустя минуту ответил:

– Могу. Но не желаю. Я ведь не писатель, как ты. О чем мне еще думать? Знаешь, для чего ебля существует? Для того, чтобы жить полноценной жизнью. А жизнь зачем? Для того, чтобы ебаться. А все остальное – всего лишь проебывание жизни. Запиши, писатель. А то я потом забуду. Вот возьми салфетку. Я уверен, эти две красавицы думают точно так же.

– Ты непременно хочешь это проверить?

– Да ладно, ведь мы пришли сюда лишь затем, чтобы выпить. Еще по бутылке?

– А мы уже две выдули? – удивился я.

– Гей! Где ты? Опустись на землю. Мы сидим здесь уже больше часа. Нормальный темп. Бармен! Красное шампанское! Два!

– Какого черта ты горланишь?

– Я знаю, что делаю. Они сейчас на нас смотрят. Не оглядывайся. Все идет по плану.

– По какому в жопе плану? Мы так не договаривались!

– План пишется на небесах. И ничего здесь не поделаешь. Так назначено быть. Ты бы видел, какими завистливыми глазами они провожали бармена! Старик, они наши! Две бутылки шампанского – и они наши. Между прочим, расскажу тебе, как я однажды закадрил деваху, которая, в свою очередь, мне целую неделю крутила динамо. Замечательный способ, может, и тебе когда-нибудь пригодится. Так вот, я подговорил одну свою знакомую, а она писаная красавица, ноги от зубов, ровные, как два рельса, и она появилась в «Вавилоне» именно тогда, когда я сидел там с Марьяной.

– С какой Марьяной? – вспыхнул я.

– А в чем дело? С чего ты кипятишься? Ты ее не знаешь.

– Ну… я просто спросил. Продолжай.

И в самом деле – почему я так отреагировал на это имя? Мало ли Марьян живет во Львове?

– И вот заходит писаная красавица. Мини-юбочка, фигура на все сто баксов, а сиськи на все двести, и, виляя бедрами, вдруг подплывает к нам и со словами: «Ну, скотина ты, Ольчик!» – отвешивает мне о-о-оглушительную оплеушину. А затем уходит.

– И все?

– А разве требовалось что-нибудь еще? Ты прикинь, что подумала Марьяна! Она подумала: блин, если он променял меня на такую кралю, значит, я для него не кто-нибудь, значит, он действительно меня полюбил… Вот как она подумала и в тот же вечер отдалась мне на Кайзервальде на скамейке. И это при том, что часом раньше не позволяла себя даже за коленку цапнуть.

– И что было дальше? Ты ее бросил?

– Как и всех остальных. Капец, они пожирают нас глазами, я иду на абордаж.

Олюсь неисправимый. Он как торпеда, которая наведена на цель. Его уже ничто не остановит. Я могу, конечно, встать и уйти, но ведь я настроился провести этот вечер здесь. Кто знает – возможно, это мой последний вечер в «Вавилоне». Что за чушь? Почему последний? «Потому что осталась неделя… неделя до восьмого августа», – шипит вкрадчивая гадючка. Я пытаюсь отогнать эту мысль, но тщетно, она зависает и жужжит возле уха. Остается напиться вволю. А Олюсь уже ведет к нашему столику девушек, знакомит, угощает, и я волей-неволей, а должен прервать свои сокровенные размышления, чтобы поддержать беседу за столом и плыть, плыть дальше по течению.

А почему, собственно, я протестую? С высоты прожитых лет именно такие вечера и развлечения припоминаются лучше всего – где пил, с кем пил, кого любил, и совсем невозможно вспомнить то, что представлялось мне самым важным – сидение за письменным столом. Может, в этом и заключен смысл жизни – поймать елико возможно удовольствий, маленьких радостей и услад, увидеть тьму-тьмущую роскошниц вживую, а не в журналах, пережить многое множество любовных романов, замешанных на скандалах, интригах, получить десяток раз в морду и каждый раз от другой, оплатить фальшивые аборты, выпрыгнуть из окна в классической ситуации «муж вернулся из командировки», получить в рожу, но уже не от дамы, а от соперника, проснуться утром и увидеть в своей постели страхолюдину, влюбляться каждую весну по сами уши и уединяться каждую осень, уразумев, что это была не настоящая любовь, пить вино с девушками, с которыми хорошо пьется и приятно болтать, к тому же не напрягаясь поиметь их, валяться на морском пляже в Болгарии или Хорватии, цедить вино и заниматься любовью на песке, заниматься любовью в море со знакомой русалкой и ни о чем не переживать, жить, как беззаботный махаон, а затем, в один прекрасный день, когда ты сполна испробовал все удовольствия, в последний раз пригубить лучший из цветов и упорхнуть в ничто. И здесь я, собственно, осознал, что уже подошел к пределу насыщения всем этим по горло, а идти по новому кругу нет никакого желания, баста, я пресыщен всем окружающим.