Читать книгу "У чужих берегов - Георгий Лосьев"

– Барабанов?..

– Он самый... Я слышал, что и ты здесь, да все не собрался отыскать... А ты зачем здесь?

– В командировке. А ты?

– Тоже по долгу службы: начальник спецконвоя при этом Самарине...

Чекиста Барабанова я хорошо знал по Владивостоку: умница, химик по образованию, живой, подвижный человек...

– Неужели нельзя было послать кого-нибудь? Ну, без ромба, что ли?

– Нас, брат, трое. Есть и без ромба. Арестант уж такой чрезвычайный, а вообще – прекрасный старикан! И как только его угораздило?.. Ну, пойдем, познакомлю.

– Нет уж, потом как-нибудь. Лучше прогуляемся.

– Эх!.. – вздохнул Барабанов. – Пьяная лавочка, а не корабль. Ладно, пойдем, посмотрим!..

Палуба была заполнена пассажирами. На полуюте, образовав круг, столпилось человек сорок. В кругу под гитарный перебор и две мандолины отплясывали лезгинку какой-то восточный человек и яркая блондинка, умело подкрашенная и, несомненно, тоже под градусом. К танцорам тщетно пытался пробиться молодой морячок.

– Радист Серафимов, – шепнул мне Барабанов. – Похоже, что и этот пьян.

Серафимов бесцеремонно расталкивал зрителей и кричал:

– Кланька! Кланька! Сейчас же в каюту!

От толпы отделился здоровенный детина и враскачку направился к радисту.

– Взгляни повнимательнее на этого субъекта, – улыбнулся чекист. – Ни дать ни взять – Филька Шкворень из шишковской «Угрюм-реки». Как бы он не накостылял шею этому радио-Отелло!..

«Филька Шкворень» подошел к радисту и мрачно осведомился:

– Тебе, што, больче других нужно?

Радист, отталкивая его, продолжал кричать:

– Кланька, Кланька! Прочь отсюда! Тебе говорю, прочь! Иди в каюту!

Верзила поднес к его лицу могучий волосатый кулак.

– Оставь женчину! Выматывайся отсель сам, пароходский, а то будешь зубы три дни разыскивать.

Назревал скандал. Барабанов встревожился.

– Черт дикий. Отделает Серафимова под лазарет, а второго радиста на судне нет... Вмешаться, что ли?

Мы стояли на ботдеке. Боцман и матрос из брандспойта окатывали палубу, и я решил использовать ситуацию.

– Боцман, дайте струю под ноги вон тем петухам!

Боцман скользнул взглядом по четырем нашивкам на моем кителе.

– Есть!

И не без удовольствия выполнил распоряжение.

Когда «Отелло» и «Филька», подпрыгивая, бросились в стороны, боцман, уже по собственной инициативе, ударил тугой струей по всему полупьяному кругу. Ют мгновенно опустел, остались только восточный человек и его партнерша. Они громко возмущались.

Я опустился с ботдека и подошел к блондинке.

– Ваша фамилия Березницкая?

– Да, Березницкая... А что?

Она смотрела, прищурясь, чуть вызывающе.

– Завтра в четыре часа зайдите в каюту второго помощника капитана.

– А что я там забыла?

– Вы позабыли, что снабжали деньгами спекулянта Расторгуева. Хочу об этом напомнить...

Рот ее открылся. Она беспомощно оглянулась, отыскивая кого-то, – быть может, восточного человека, быть может, Серафимова.

Потухшим голосом сказала:

– Хорошо...

На следующий день мы с Барабановым снова делились впечатлениями о «Свердловске».

– Манилов в морском издании, – сказал Барабанов про капитана. – Распущены все до безобразия! Действительно, «папаша», как говорит этот чахоточный. Бабы снабжают жулика деньгами для спекуляции, а капитан устроил у себя в каюте камеру хранения. Буфетчик оптом и в розницу спаивает народ, словно дореволюционный шинкарь, а капитан поощряет сукина сына! Уши корабля – радиорубку – заложило сомнительной любовью...

– Знаешь, на всем этом фоне отрадное впечатление производит старший механик Волков. Правда, и он не без греха, любитель «традиций», но в общем – человек прямой, честный, бывший партизан.

– Видал... Черт его знает! А ты до «Свердловска» был с ним знаком?

Я не успел ответить. В каюту вошло несколько человек.

Первым торжественно шествовал стюард пассажирского салона с подносом на вытянутых руках. На подносе стояло мельхиоровое ведерко, из которого выглядывали бутылочные головки.

– Коньячок-с... Холодненький! – угодливо склонясь, проговорил стюард.

За его гибкой спиной стоял уже известный мне буфетчик, далее перешептывались две напудренные девицы, в одной из них я узнал Березницкую. Группу замыкал неопределенных лет человек в новеньком, но очень помятом костюме мышиного цвета.

– Неси закуску! – приказал стюарду буфетчик, умело сервируя столик.

Мы с Барабановым еще не опомнились от этого зрелища, как человек в костюме протянул руку.

– Заборский, Исидор Иосифович! Судовой врач. Очень приятно!..

Наконец я пришел в себя. Не подавая руки, ответил:

– Не разделяю ваших эмоций. К знакомству сейчас не расположен. Тем более, что в меню этого обеда, кажется, не включен столь любимый вами консервированный виноград.

Заборский был человек интеллигентный и понятливый: он немедленно ретировался.

Я обратился к Березницкой:

– Сколько помнится, наше свидание было назначено на шестнадцать часов, а сейчас только полдень. Вы слишком торопитесь...

Когда мы остались в каюте втроем с буфетчиком, я открыл коньячную бутылку и, налив полный стакан, поднес ему.

– Вот так-то лучше. Без лишних людей, – подмигнул чекист. – Ну, начнем с тебя, дорогой товарищ. Пей, не стесняйся, – свои люди!

Буфетчик попятился к двери.

– Что вы! Я при исполнении служебных обязанностей не пью-с...

– А почему вам взбрело в голову, что мы будем пить при исполнении служебных обязанностей? – спросил я. – И что это за торжественный обед с дамами? Сами выдумали или Березницкая?

– В рассуждении услужить хорошим людям...

– Так... Выстрел направлен верно, гражданин Калугин, только малость обнизили. Ну, вот что: торжественный обед отменяется. Обедать мы будем в кают-компании на общих основаниях. Дальше: запрещаю продажу спиртных напитков на судне. Поняли? Никому! Без всяких исключений. Сложите все свои бутылки в винный погреб, в присутствии председателя судового комитета закройте погреб на замок и ключи доставьте мне. Я их опечатаю своей печатью. И не вздумайте хитрить: если увижу хоть одного пьяного, вы будете арестованы. Немедленно!

– Помилуйте-с, за что же...

– За соучастие в спекуляции Расторгуева.

– Я?