Читать книгу "У чужих берегов - Георгий Лосьев"

Много интересного и хорошего рассказал мне о людях «Свердловска» механик Волков...

Через два дня у меня уже был собран большой материал о преступных делах Расторгуева. Волков очень помог мне в расследовании – сообщил некоторые факты его спекулятивной деятельности, охарактеризовал соучастников и сослался еще на двух свидетелей, коих можно было допросить во Владивостоке.

– Почему вы раньше не рассказали, где следует, о Расторгуеве?

– Эх!.. Вы же моряк, сами знаете о старой морской традиции: «На службу не напрашивайся, от службы не отказывайся». Говорят, адмирал Ушаков после знаменитой встречи на острове Корфу с Суворовым это изречение приказал вырезать большими буквами на батарейных палубах флагмана. А ведь, если вдуматься, – прекрасные слова! Обязывают к скромности и к дисциплине. У нас, моряков, так: сам с доносительством не высовывайся, но если спросят – выкладывай все начистоту.

Мне оставалось только сказать:

– Гм...

Эту «традицию» я очень хорошо знал и часто сталкивался с ней в работе. Впрочем, не только на флоте. Ведь и до сей поры живет поговорка: «Моя хата с краю». Таких любителей глядеть на мир сквозь щели своего забора немало и поныне, но на допросах они – словоохотливы и откровенны.

К сожалению, часто бывает слишком поздно...

Я отпустил Волкова и вышел проветриться на палубу.

Шел третий день рейса.

Пароход, оставляя за собой пенную борозду, легонько покачивался на длинных и пологих волнах, которые пригнал сюда шторм...

Безветрие и яркое солнечное небо выжили пассажиров из твиндеков и кают на прогулочные галереи. Еще многолюднее было на баке и на юте. Где-то звенела мандолина; приятный тенор пел:

Ты баюкаешь нас в тихой гавани,

Катишь грозный вал в дальнем плавании...

На открылке ходового мостика стоял Корганов – выбритый, сверкающий золотом шинельных пуговиц и капитанских нашивок. Он приветливо махнул мне фуражкой, и я поймал на себе несколько любопытных, изучающих взглядов.

Подошел вахтенный матрос.

– А я вас везде ищу: капитан приглашает кофий пить.

– Познакомились с народом? – помешивая ложечкой в стакане, спросил Петр Степанович. – М...да-с! Интересная на «Свердловске» сложилась ситуация. Пассажиры прелюбопытные. Взять, хотя бы, этого самого Самарина. Четыре человека с ним. Охрана. А гражданку Березницкую вы не видали еще? Интереснейшая, доложу вам, барышня-девица! Не красавица, нет, но есть в ней что-то этакое... – Он щелкнул пальцами. – Французы называют особым словечком: шарм. Проработала в Магадане три года не то парикмахером, не то артисткой. Огребла кучу денег – вон у меня ее чемодан. – Корганов показал кивком головы под письменный столик. – Как вы думаете, что в нем? Деньги, голубчик! Деньжища! Дамочка эта после выхода из Магадана еще до прошлого шторма появилась на полуюте в нетрезвом, понимаете ли, состоянии и стала швырять за борт купюры. Кричит: «Наплевать мне на деньги! Меня за все сокровища мира – не купить!» И пустилась в пляс. Ну, думаю, сопрут денежки у нее. Вызвал к себе и стал журить, а она глазками стрельнула: пиф-паф! – и ушла, словом не обмолвилась. Спустя полчаса появляется снова, с чемоданом, и заявляет: «Возьмите, папаша, мой чемодан к себе на хранение, а то пропью все, прогуляю с кавалерами. Натура у меня такая веселая...» Что оставалось делать? Вызвал предсудкома, открыли чемодан – доверху набит деньгами. Ну, опечатали. Вот и лежит тут... А Березницкая сейчас, кажется, с судовым радистом сошлась, с Серафимовым. А раньше с этим самым Расторгуевым фигли-мигли крутила...

– А не мешает этот новый альянс работе радиста?

– Ну, что вы! Серафимов холост, пусть себе развлекаются...

Я поблагодарил за кофе и ушел к себе.

На корабле все еще веселились. Кто-то плясал, и гулкий дробот кованых сапог сыпался по железной палубе, как шрапнель.

Утром следующего дня вспомнилось, что еще не потолковал со старпомом Сергеевым.

Тот старательно чистил зубы перед умывальником. В комнате был беспорядок, иллюминаторы задраены наглухо и воздух тяжелый.

– Ах, это вы... Извините, сейчас!

Прополоскав рот, надел китель и застегнулся на все пуговицы.

– Вероятно, по делу Расторгуева? Вряд ли смогу что-либо добавить к магаданским показаниям. Слишком мало я знаю Расторгуева и о делах его не осведомлен.

– Да, нет, просто решил зайти – побеседовать. Как вы себя чувствуете?

– Спасибо! Сегодня терпимо: погодка опять балует. Меня только в шторм ужасно ломает: чахотка капризна.

– Врач-то у вас бывает во время приступов?

Он ответил желчно:

– А, что врач, когда «добро» на тот свет уже получено! Да и врач наш...

– Из породы коновалов? Да сядьте вы, ради бога, и бросьте эту ненужную официальность!

– Спасибо... Нет, врач он знающий, но легкомысленный, как мальчишка. Давно утратил авторитет.

– Пьет, что ли, распутничает?

– Нет, просто не сумел себя поставить. Вот вам типичный случай. Не успели мы выйти из Владивостока, как заключил дурацкое пари со вторым механиком Литваком: за один присест сожрать две килограммовые банки консервированного винограда...

– И одолел?

– Нет, конечно!

Я перевел разговор на другую тему. Похвалил капитана Корганова.

– Говорят, знающий моряк и человек отзывчивый?

Вопрос был примитивно провокационный, но Сергеев тотчас скривил худое, изможденное лицо.

– За это самое добродушие его уже с трех кораблей выгоняли. Подождите до вечера: сегодня суббота, и вечером весь пароход будет пьян в лоск... Добродушный!.. Команда распущена, комсостав бесконтролен – случай с Расторгуевым живой пример. Пассажиры пьют без просыпу... Я бы навел порядок, да вот... Смерть позывные показывает. Публичный дом, а не морское судно! «Папаша» он, а не капитан!

Сергеев разгорячился, вскочил и вдруг захлебнулся в припадке неистового сухого кашля. Бросившись на койку, он уткнулся лицом в подушку. По наволочке поползло красноватое пятно.

Я вышел из каюты с тяжелым чувством: дернул же меня черт за язык!

Услав матроса за врачом, я прошел в пассажирский салон. Буфетчик действительно бойко торговал различными напитками. По галерее слонялось несколько подвыпивших пассажиров.

Перехватив по пути третьего помощника капитана, который обычно ведет на корабле пассажирскую часть, я строго спросил:

– Почему разрешаете пьянку на судне, товарищ Рулев?

– Не знаю, что и делать! Я запрещаю, но капитан и стармех махнули рукой на буфетчика. Он никого не слушает, никому не подчиняется...

После разговора с «третьим» я в полутемном пассажирском коридоре неожиданно наткнулся на знакомого военного с ромбом на петлицах.