Читать книгу "Замурованная. 24 года в аду - Найджел Которн"

«Мисс Фрицль нужно мягко подтолкнуть к тому, чтобы она начала выражать собственные нужды и принимать собственные решения, – сказала Карпентер. – Жизнь в тесном подвале, вдали от обычного общения, лишила ее многих базовых умений в жизни – знакомиться с людьми, ходить по магазинам, звонить по телефону, даже переходить дорогу, – все это станет для нее непривычной и непростой задачей».

Но Карпентер возражает против резкого вмешательства. Она уверена, что интенсивная психотерапия не всегда желательна в случае активного лечения после серьезной травмы, особенно если таковая сопряжена с острым интересом полиции и прессы. Недавние исследования, проведенные по предмету данной консультации, продемонстрировали, что в ближайший период после стресса слишком глубокое и резкое проникновение в чувства человека может вызвать обратный эффект. «Любое обнаружение опыта насилия может привести к личному ощущению того, что насилие продолжается снова и снова, – сказала она. – Люди часто описывают тяжелые воспоминания, когда они чувствовали, как их снова толкают в прошлое и снова совершают насилие».

Никто не хочет сделать этого с Элизабет Фрицль.

«Они могут слышать звуки, запахи, ощущения, которые будут доводить их до состояния, словно они теряют рассудок. Такие ощущения вполне естественны – это способ рационализировать и осознать инцидент. Но они, тем не менее, очень опасны».

Из-за длительной природы сексуального насилия над Элизабет, она должна быть особенно ранима душевно. Ведь всему миру известно, через что ей пришлось пройти, а в таких случаях раскрытие подробностей насилия особенно проблематично, так как жертва не привыкла к уважительному с ней обращению. Она выросла в строгой католической вере, она могла ожидать даже наказания или обвинения. В течение большей части своей жизни Элизабет Фрицль, привыкшая только к насилию, могла ожидать того же от людей, которые заботились о ней.

Проведя столько времени в полном подчинении у своего деспотичного отца, она абсолютно утратила всякую личную инициативу. В каждом отдельном случае она ждала, что ей скажут делать врачи: куда идти, что есть, с кем говорить и когда. Поэтому на предварительной стадии ей нужна была ненавязчивая помощь, которая могла стать решающей, для того чтобы она смогла разобраться прежде всего в своих чувствах, продолжала Карпентер. На этой стадии все, кто окружают ее, должны повторять, что верят ей и знают, что это не ее вина.

Те, кто пережил подобные ситуации, часто говорят, что испытывают непреодолимое чувство вины. Вины за то, что не пресекли насилие, – пусть даже, как в нашем случае, они были и не в том положении, чтобы так поступить. Хотя люди нечасто говорят о таких чувствах, внутри себя они задаются вопросом: «Почему я не остановила это?» И хотя такой вопрос никто никогда не задаст Элизабет напрямую, он всегда будет висеть в воздухе.

Жертвы подобного сексуального насилия также обычно чувствуют вину за то, что позволяли продолжаться этому так долго. Но и это было бы особенно трудно для Элизабет Фрицль. Ей пришлось терпеть насилие семь лет еще даже до того, как она переступила порог подвала. Когда это началось, она была еще в таком возрасте, что даже не понимала, что происходит, не говоря уже о том, чтобы прекратить это. Потом, когда она была уже достаточно взрослой, чтобы понимать, что делает с ней ее отец, и уже была сознательной, чтобы положить этому конец своим бегством, она оказалась в заточении. Годами она могла проклинать себя за глупость, что позволила заманить себя в подвал. И с самого начала, еще сидя в оковах и во мраке, ей пришлось пойти на этот страшный компромисс с самой собой. Как позднее сказала она сама: «Передо мной поставили выбор, умереть с голоду или быть изнасилованной».

В этих условиях у нее до сих пор могли оставаться гложущие сомнения, не является ли отчасти и она ответственной за произшедшее с ней. Дополнительное чувство вины она могла чувствовать и от того, что ей приходилось потакать похотям своего отца на глазах у своих детей.

Абсурдно, но жертвы нередко чувствуют себя виновными в том, что их обидчик оказался за решеткой. Ведь Элизабет отправила собственного отца в тюрьму. Она обещала поддержать легенду о том, что бежала в секту, чтобы ей было разрешено навестить Керстин в больнице. И поначалу она изо всех сил старалась сдержать слово. Полиции потребовалось допрашивать ее несколько часов, прежде чем она «предала» отца. Конечно, то, что сделала Элизабет Фрицль, по всем меркам было всецело оправданным шагом, но в ее неустойчивом душевном состоянии она вполне могла расценивать это как свою вину.

Работа с жертвами насилия и с самими насильниками помогла врачам как можно лучше прочувствовать сложные отношения, существующие между ними, и Карпентер полагает, что Элизабет может быть подвержена стокгольмскому синдрому. «Получивший свое название в 70-х годах, стокгольмский синдром означает, что, когда жертва напрямую обязана обидчику своей жизнью, между ними возникает любопытная, почти детская привязанность, – объяснила она. – Жертва может с жаром защищать преступника и даже брать большую часть вины на себя. Особенно в том случае, если сам преступник обвинял ее в этом».

В случае Элизабет такая привязанность только сильнее из-за того факта, что ее тюремщиком был ее собственный отец. Ее предстоит убедить в том, что и такие чувства тоже нормальны, и помочь ей выразить их. А это будет невозможно, если навесить на нее ярлык сумасшедшей или виновной.

Элизабет Фрицль пережила и другие моменты, несвойственные другим жертвам насилия. Она стала матерью шестерых детей – детей, к которым она должна была испытывать двойственные чувства. Все они были живым, постоянным напоминанием о ее нежеланной кровосмесительной связи со своим отцом. Все они в большей или меньшей степени были такими же жертвами. Как мать, она могла чувствовать себя виновной в том, что не могла защитить их, – хотя она и сделала все, что было в ее силах, чтобы не причинить им вреда.

Матери нескольких детей всегда предпочтительно быть беспристрастной в общении с ними. В случае Элизабет сложность представляло и это. Все же детей, которые разделяли с ней ее плен, она знала гораздо лучше, чем тех, которых отняли сразу после рождения. Также будет непросто не ставить тех, кто, как и она сама, оказался жертвой садистского решения Фрицля запереть их в подвале, над теми, кто жил жизнью более легкой, дыша воздухом и ступая по земле. И сами дети, конечно, не избегут подобных проблем и тоже будут нуждаться в серьезной поддержке, чтобы помочь им разобраться и справиться со своими чувствами.

Возвращение Элизабет Фрицль в австрийское общество будет проходить долго и болезненно. Возможно, не менее болезненно, чем первые ее несколько месяцев в заключении. Прежде всего, ее нужно оградить от сотен глаз во всем мире, следящих за ней, поскольку сейчас она пытается примирить в себе сложные и противоречивые чувства, которые борются в ней. Но у нее перед глазами есть яркий пример: Наташа Кампуш. Наташа оказалась достаточно сильна, чтобы обратить свою трагедию себе в плюс. Вместо того чтобы упиваться своими страданиями, она использовала их как трамплин, для того чтобы построить новую жизнь и карьеру, и она предложила Элизабет свою помощь.