Читать книгу "Смерть в «Ла Фениче» - Донна Леон"

Сестра вернулась, неся еще теплую ксерокопию. Брунетти поблагодарил и вышел. В лифте, о котором он теперь вспомнил, он открыл последний лист истории болезни и прочел самую нижнюю запись: «Больной скончался вследствие отравления цианистым калием. Результаты предложенного лечения неизвестны».

Глава 22

Домой он вернулся, когда еще не было восьми, и обнаружил, что Паола с детьми отправилась в кино. Она оставила записку, что ему после обеда дважды звонила какая-то женщина, но не назвалась. Он порылся в холодильнике, где нашел только салями, сыр и пластиковый пакетик с маслинами. Вытащил все это, выложил на стол, потом взял с разделочного столика бутылку красного вина и стакан. Сунул в рот маслину, налил вина в стакан, сплюнул косточку в ладонь. Ища глазами, куда бы ее выкинуть, забросил в рот следующую маслину. Потом еще одну. Наконец сообразил выкинуть косточки в мусорный мешок под мойкой.

Он отрезал два ломтя хлеба, положил между ними салями и снова наполнил стакан вином. Рядом лежал последний номер еженедельника «Эпока», видимо, Паола его читала за столом. Брунетти сел, полистал журнал и откусил кусок своего сэндвича. Тут зазвонил телефон.

Жуя, он медленно побрел в гостиную, горячо надеясь, что телефон перестанет звонить прежде, чем он туда доберется. На седьмом звонке он снял трубку.

— Брунетти слушает.

— Привет. Это Бретт, — протараторила трубка. — Извини, что звоню домой, но мне нужно с тобой поговорить. Если можно.

— Что-нибудь важное? — спросил он, будто не зная, что только важное и могло заставить ее позвонить сюда, и тем не менее надеясь на отрицательный ответ.

— Да. Насчет Флавии. — Он знал и это. — Она получила письмо от его адвоката. — Объяснять, от чьего адвоката, не было нужды. — И мы говорили о той ее ссоре с ним. — «С ним» — то есть с Веллауэром. Брунетти понимал, что надо предложить ей встретиться, но духу не хватало.

— Гвидо, ты меня слышишь? — Он чувствовал волнение в ее голосе и даже то усилие, с которым она пытается скрыть это волнение.

— Да. Ты где?

— Дома. Но здесь нам встретиться нельзя… — Ее голос пресекся, и он вдруг понял, что очень хочет с ней поговорить.

— Послушай, Бретт. Ты знаешь бар «Джиро», возле Санта-Марины?

— Да.

— Я буду там через пятнадцать минут.

— Спасибо, Гвидо.

— Через пятнадцать минут, — повторил он и положил трубку. Потом черкнул записку Паоле — что ему пришлось снова уйти — и, уже спускаясь по лестнице, доел свой сэндвич.

«Джиро» было прокуренное и неприятное заведение, один из немногих в городе баров, не закрывающихся на ночь. Несколько месяцев назад оно сменило владельцев, и новые хозяева старались как могли сделать из него конфетку — с помощью белых занавесочек и слащавой музыки. Но классного паба у них так и не получилось, при том что улетучился дух обыкновенного городского бара, куда приятели могут зайти выпить чашку кофе или чего-нибудь покрепче. Ни шика, ни обаяния, а только вино втридорога и табачный дым коромыслом.

Бретт он заметил, как только вошел — за столиком в глубине, пристально глядящую на дверь. На нее саму, в свою очередь, откровенно пялились несколько молодых людей: они попивали у стойки красное вино и обменивались нарочно громкими репликами— чтобы те долетели до нее и возымели действие. Их взгляды он ощутил на собственной спине, когда направился к столику Бретт. Она так тепло улыбнулась, что он обрадовался, что пришел.

— Спасибо, — просто сказала она.

— Расскажи про это письмо.

Она посмотрела на стол, на котором лежали ее руки ладонями вниз — все время, пока она говорила.

— Письмо от адвоката из Милана, того самого, который устраивал развод. Он говорит, что получил информацию, что Флавия ведет «аморальную и противоестественную жизнь» — так прямо и сказано. Она показывала мне письмо. «Аморальную и противоестественную». — Подняв на него глаза, она попыталась улыбнуться. — Это обо мне, а? — Она выбросила руку вперед, обнимая пустоту. — Даже не верится. — Она покачала головой, — Якобы они намерены возбудить против нее дело и попросить… потребовать, чтобы детей вернули под попечительство отца. Это официальное уведомление об их намерениях, — Она замолчала, прикрыв глаза ладонью. — Они нас официально уведомляют. — Она прижала ладонь к губам, словно пытаясь удержать слова во рту. — Нет, не нас, только Флавию. Только ее — о том, что они начали процедуру пересмотра родительских прав.

Почувствовав приближение официанта, Брунетти сердито отмахнулся. Когда тот удалился из зоны слышимости, он спросил:

— Что-нибудь еще?

Она старалась — да, он видел, как она старается вытолкнуть из себя слова, но не может. Вот она подняла на него несчастные глаза, как обычно Кьяра, когда набедокурит и приходит об этом сообщить. И что-то пролепетала, понурив голову.

— Что, Бретт? Я не расслышал.

Она глядела на столешницу.

— Надо кому-то сказать. Больше некому.

Больше некому? Ей, прожившей столько лет в этом городе, некому довериться, кроме полицейского, чья работа, в частности, — выяснить, не убийца ли ее любовница!

— Больше некому?

— Я никому не заикалась про Флавию, — произнесла она, на этот раз не избегая его взгляда. — Она говорит, что не хочет сплетен, что они могут повредить ее карьере, И я ни с кем не делилась.

Он вдруг вспомнил, как Падовани рассказывал во всех подробностях о первых признаках любви Паолы к нему, о том, как она себя вела, как говорила всем друзьям только о нем и больше ни о чем. Свет простил ей не только счастье — но и публичность этого счастья. А ведь эта женщина тоже, несомненно, любит, — уже три года, — и ей некому об этом обмолвиться. Кроме него — комиссара полиции.

— А твое имя в этом письме упоминалось?

Она мотнула головой.

— А что Флавия? Что она говорит?

Кусая губы, она подняла руку и указала на свое сердце.

— Винит во всем тебя?

Она кивнула и, в точности как Кьяра, провела пальцем под носом. Палец заблестел. Он достал платок и протянул ей. Она взяла его, словно не понимая, что с ним делать, и держала его в руке, — из носа у нее по-прежнему текло, а по щекам катились слезы. Чувствуя себя изрядным болваном, но сознавая, что и сам, в конце концов, кое-чей папа, он взял у нее платок и промокнул ей лицо. Она отдернулась и выхватила платок — вытерла лицо, высморкалась и сунула платок себе в карман — так Брунетти лишился уже второго платка за эту неделю.

— Она сказала, что это я виновата, что ничего этого не случилось бы, если бы не я. — Голос у нее был сдавленный, разбитый. Она скривилась. — Самое ужасное — что это правда. Нет, я понимаю, на самом деле это не так, но когда она так говорит, я ничего не могу возразить.

— В письме сообщается, откуда взялась эта информация?