Читать книгу "Стоять в огне - Богдан Сушинский"

— Прости, — прошептал Крамарчук, опускаясь перед ожившей женой на колени. — Не мог я этого выдержать. И ты тоже… Никто не смог бы… Я ведь спасал тебя. Я ведь тебя спасал… Ну что ж ты?! Ну хоть слово…

И… снова припал к пулемету.

Так ни слова и не произнеся, Оляна растворилась в голубой пелене вечности, а на склоне долины вдруг появился вороной конь. Крамарчук узнал его сразу же: на этом коне в июне 1941‑го он убегал из цыганского табора. Тогда ему казалось, что конь уносит его в степь, возвращает домой. А на самом деле они мчались навстречу долгой, мучительной войне, навстречу своим страданиям.

Почему он снова появился, этот конь? Зачем явился ему? Куда понесет его на сей раз?

48

Опасаясь засад, Беркут несколько дней бродил по лесу далеко от разоренного лагеря, питаясь консервами, припрятанными в одном из тайников группы. Этот тайник он соорудил в небольшой пещерке после удачной операции на дороге в те немногие дни, когда у них в отряде наконец-то можно было поесть досыта. Они захватили тогда три машины с продуктами, и пятьдесят банок консервов Громов спрятал в эту, похожую на лисью нору, пещеру у ручья, вместе с пистолетом и двумя рожками патронов к шмайсеру. Это был их НЗ, на тот самый крайний случай, предвидеть который, как правило, невозможно.

Отыскав тайник, лейтенант умышленно не отходил от него далеко еще и потому, что о нем знали Мазовецкий и Крамарчук. И Андрей втайне надеялся, что кто-то из них обязательно наведается сюда. Однако в течение четырех дней, которые Громов провел неподалеку, соорудив себе в густом ельнике небольшую землянку, он не встретил ни одного человека — ни из группы, ни из соседних отрядов.

Только однажды вблизи его пристанища прошли двое мужичков с кошелками, но Андрей даже не решился окликнуть их — слишком ухоженными и бодрыми показались они ему. Можно было не сомневаться, что они из тех мужичков-предателей, которые в мгновение ока могут извлечь из кошелок шмайсеры.

В эти осенние дни держалась теплая тихая погода. Настоянный на сосновой живице лесной воздух дарил ему крепкий сон и понемножку исцелял. И вообще эти несколько дней могли бы показаться Громову райскими, если бы не постоянное ощущение своего бессилия и своей бесполезности; не тоска по солдатскому братству, по ребятам, с которыми свыкся за эти два года и которых навсегда потерял. В его положении куда логичнее было бы пройтись сейчас по соседним лесам и попытаться отыскать отряд Иванюка. Но Громов понимал, что эти поиски отнимут еще немало дней, превратив их в дни блуждания. К тому же очень хотелось встретить кого-либо из бойцов своей группы. Он не верил, просто не мог поверить в то, что все они погибли. Хоть кто-нибудь, хоть один — обязательно жив. И бродит где-нибудь поблизости. Но, как и он, Громов, к лагерю подходить боится. Понимает, что на какое-то время немцы обязательно окружат его засадами-патрулями.

Вероятность того, что полицай, которого он отпустил с плато восвояси, придет в условленное место возле Залещиков, тоже была ничтожна. Да к тому же лейтенант понимал, что и ему не стоит идти туда. Панащук очень даже просто мог предать, и тогда не миновать засады. Но все же, поразмыслив, Громов решил, что не наведаться туда будет нечестно. Вдруг этот человек действительно решится уйти в лес, а придя к условленному месту, не встретит его. В их потомственно-офицерском роду «слово чести» и «слово офицера» были понятиями, на высоком смысле которых его воспитывали так же настойчиво, как в семьях верующих — на азах Ветхого Завета. Именно слово офицера и повело его в этот дальний рейд к Залещикам, хотя появление вблизи его землянки «грибников» говорило о том, что, разгромив партизанские базы, фашисты решили какое-то время полностью контролировать все подходы к Подольску. И пока что это им удавалось.

49

Андрей тронулся в путь ранним утром и со всеми возможными предосторожностями начал пробираться к шоссе в обход лагеря, замирая каждый раз, когда до него долетал треск ветки или появлялась фигура человека. Дважды ему в самом деле удавалось обнаруживать полицейские патрули, притаившиеся по обе стороны разбитой лесной дороги. Взяв под наблюдение просеку, гитлеровцы как бы расчленили весь лесной массив на две зоны. А ему во что бы то ни стало нужно было попасть в ту, другую зону.

Проследив путь очередного, на этот раз конного, патруля, Громов подполз к изгибу дороги, незаметно преодолел ее и потом еще долго полз, подбираясь к небольшой каменистой впадине, в которой мог бы чувствовать себя в безопасности. Но как только он поднялся, чтобы, пробравшись через каменный завал, вскочить в нее, откуда-то с вышины до него вдруг донеслось:

— Эй! Эй, слышь?!

Лейтенант упал за ствол сосны, навел автомат на крону ближайшего дерева, приготовившись к стрельбе, и только тогда увидел прямо перед собой мальчишку лет тринадцати-четырнадцати.

— Партизан? Ты кто, партизан? — без особого страха поинтересовался этот лесной абориген.

— Допустим. А ты кто? Чего на дереве? — мальчишка сидел на развилке двух толстых веток дуба, словно в седле, и держал в руке длинный немецкий тесак. — Чего забрался туда, спрашиваю? — негромко допытывался Громов, угрожающе поведя стволом автомата.

— Тебя выслеживаю.

— Что?!

— Ну, тебя жду, партизана, — ничуть не испугался его автомата мальчишка. — Кукушка я.

— Что значит: кукушка? Ну-ка слезай!

— Если слезу — можешь убить. А тут не достанешь. Стрелять тебе нельзя. Рядом полицаи.

— Я не собираюсь тебя убивать, — сказал Громов, поднявшись с земли и быстро оглядываясь по сторонам. — Тебя что, действительно?… Чтобы следил?

— Говорю же: кукушка, — все лицо мальчишки было покрыто какой-то красновато-коричневой сыпью, а кисть руки, в которой держал тесак, опоясана грубым ожоговым шрамом. — Нас таких одиннадцать. По всему лесу. Приказано: увидите кого — сразу кричите. Убегайте и кричите. Что угодно, лишь бы орать. И вся служба.

— Уже даже приказано? — зло сплюнул Громов сгусток слюны. — И вы что — всю ночь просидели на деревьях, высматривая нас?

— Только днем. Вот сейчас, утром, залез сюда. Завтра тоже придется. Дня три, наверно. По мне — хоть неделю. За паек ведь.

— За паек, говоришь? — кивнул Андрей. — И сразу нашлось столько добровольцев?

— Почти все — дети полицаев. Из двух сел. Отчим мой тоже в полиции. Да только пропивает он все, в доме голодно.

— Понял. Кукушки из детей полицаев — это что-то новенькое. Оккупационные власти начали приспосабливаться к партизанской войне.

— Повезло тебе, другой бы сразу закричал.

— Благодарности требуешь? — поиграл желваками Громов. — Ну-ну… Потом разберемся. Там дальше есть еще какие-нибудь немцы-полицаи?

— У скалы. Скалу обходи. Тропинки тоже, — рассудительно советовал парнишка. — Тебе что — в село нужно?

— Да вроде.