Читать книгу "Дочь лодочника - Энди Дэвидсон"

Музыка уже стихла, игла «Виктролы» зацарапала, застучала.

– Мышка. – Голос у нее за спиной.

Миранда оборачивается.

Женщина, резавшая овощи на кухне, перестала быть Корой. Теперь ее улыбка – уродливая и натянутая, зубы – серые и грязные.

– Мышка, – говорит Искра, и у старой ведьмы кровоточит макушка, каждый удар ножом по дереву каким-то образом вскрывает рану у нее в волосах, оставляя новые и новые порезы. Кровь стекает по ее шее, по рукам, пропитывая платье насквозь, обагряя кожу – старую, обвисшую, всю в прожилках.

Кровь льется по Искриному лицу и капает на линолеум между ее башмаков. Она пересекает кухню, подходя к шкафу, за ней тянутся алые следы. Только шкаф – это не шкаф, а занавеска из устричных раковин, и из-за нее Искра берет банку – зеленое стекло с ведьминого бутылочного дерева – и протягивает ее Миранде. Старухины ноги теперь приросли к кухонному линолеуму, а веснушки на покрытых паутиной вен икрах темнеют до цвета древесной коры, и каждый из десяти пальцев на ногах прорывает обувь и впивается в пол. На коленях распускаются маленькие белые цветочки, вокруг них жужжат пчелы.

Миранда отшатывается от банки, когда женщина-дерево-сущность ставит ее на прилавок.

Речная вода с илом, где, точно рыба, всплывает глаз, чтобы удариться о стеклянную стенку. Радужка – василькового цвета.

Красавчик Чарли.

– У тебя есть другое ДЕЛО, – говорит старуха. Ее голос постепенно становится ниже. – ЕСТЬ ЧТО УВИДЕТЬ. – На щеках прорастают лозы, и на них распускаются листья, будто пальчики у младенца, когда он разжимает ладошку.

– Ты лешачиха, – говорит Миранда.

Сущность склоняет голову.

«Я ЕСТЬ ЗЕМЛЯ, Я ВОЗДУХ, Я ГРАНИЦА ЗЕЛЕНОГО КРАЯ. Я ЗЕМЛЯ. Я ЖИЗНЬ. Я СМЕРТЬ. Я ЕСТЬ».

Лицо лешачихи сплетается по новой, в волосах раскрываются желтые цветы. Она роняет кухонный нож, и земля сотрясается. Сущность широко раскидывает руки, и ее конечности становятся ветвями, которые пробиваются сквозь рифленые панели стен. Пол трескается и раскалывается, когда чудовище растет, заполняя комнату и весь дом. Оно прорастает посреди гостиной, пробивается через рухнувший потолок, и ствол дерева принимает форму – широкую, сильную и старую. Внутри двух дупел, все еще грозных, – свет солнца, а сама комната – как раскаленная добела печь. Свет пульсирует, вьется вдоль ветвей, точно кровь по венам.

– Я тебя не боюсь, – сказала Миранда. – Мальчик мой, а не твой.

Смех, мощный, раскатистый – сотрясает стены. Картины падают с гвоздей.

«ТЫ НЕ МОЖЕШЬ ИЗМЕНИТЬ ЕГО ПУТЬ. ОН ПРЕДНАЗНАЧЕН ДЛЯ МОЕГО ДЕЛА».

– Ты не можешь его забрать.

«МЫШКА, ДУРОЧКА, ЧТО ТЫ ЗА НЕГО ДАШЬ?»

– Что угодно, если нужно. Все отдам.

«ЗАЙМЕШЬ ЕГО МЕСТО?»

Миранда колеблется, затем кивает.

Лешачиха смеется, и теперь стены рушатся, доски отваливаются, будто мясо с костей. Миранда бегом спускается в магазин, где лешачиха проломила пол огромным клубком мха, корней и земли. Она вылетает через сетчатую дверь в ночь, где слышно только цикад, выводящих свои неистовые песни, сидя на деревьях.

– Милое дитя, – произносит старый пастор.

Будто маятник каких-то отвратительных часов, он висит за ноги на ветке эвкалипта над пустой могилой ее отца.

Могила вскрыта, зияет чернотой, а рядом с ней – кучка мокрой красной глины.

Коттон открывает рот, будто собираясь заговорить и запеть, но из него вылетает рой белых пчел – они словно туман, который однажды указал ей путь, когда она спотыкалась в ночи с младенцем, своим братом…

Малёк.

В руках он держит оленье сердце, протягивая его ей, будто подарок.

Вся ее любовь обрушивается на мальчика сплошным потоком, который грубо, уверенно вырезает новые формы и заполняет их, как река – свое русло.

«ВИДИШЬ СВОЙ ПУТЬ?»

– Вижу.

«ПОЙДЕШЬ ПО НЕМУ?»

– Пойду.

Под ночным небом, которое на самом деле вовсе не небо, в месте, которое на самом деле находится нигде и повсюду, она тянется к колчану, сама не зная, висит ли тот у нее на спине, и стрела разве что сама не прыгает ей в руку. В другой руке – «Бэр», лук ее отца. Она вставляет стрелу и направляет наконечник в сердце старого пастора. Выпускает ее – стрела летит и зарывается в цель.

Гудение пчел резко смолкает.

Когда Миранда опускает лук, оказывается, что старик – не пастор.

Перед ней висит ее отец, на его лице – умиротворение.

– На Земле Испанской, – произносит он.

Миранда со слезами вновь вставляет стрелу и натягивает тетиву.

Целится в лозу, которая удерживает его над черным провалом могилы.

Стрела срывается с тетивы с едва слышным шепотом.

Хирам Крабтри бесшумно падает в землю.

Миранда бросает лук с колчаном и подходит к краю, перед ней бездонная тьма, и она, вздохнув, переступает этот край и падает, а потом летит, пока не ударяется о влажную землю. Одна в могиле, без Хирама, вонзает в грязь кулаки, будто личинка, роющая нору, ощущает влажную жижу, затекающую ей в уши, нос, рот, и ее поглощает тьма. Здесь в пустоте – существа. Те же чудовищные стражи, которые готовы были порвать и сожрать ее у подножия скалы, если бы не милость лешачихи. Она не может их видеть, только чувствует, будто великих исполинов, плавающих за пределами света. Они забрали Хирама после того, как старая ведьма вылила из него всю кровь. Существа с черными круглыми глазами и молочно-белыми телами, они вырываются из темноты, над которой он висит, чтобы схватить его своими когтями и утащить в бездну. Миранда, задыхаясь и ощущая в легких грязную жижу, все глубже погружается в пустоту, будто гонясь за сомом в течении Проспера. Наконец ее пальцы смыкаются вокруг какого-то знакомого предмета – она ухватывается за наконечник стрелы и вытягивает его из топи, издавая влажный КЛАЦ…

Из однотонного серого неба хлестал дождь. Заливал остатки Искриной лачуги. Заливал байу. Лес. Болото, где раскололась скошенная скала и разверзлась земля. Одна половина скалы утонула в иле, но дерево, высокое, скрюченное, осталось на месте. Через некоторое время затопило всю поляну, и по холмику у подножия скалы, среди поганок, побежали серые ручейки. Потом с громким всплеском из жижи возникла кисть, за ней предплечье, плечо. Голова с запекшейся в волосах грязью. Подобравшись к краю холмика и перевалившись через него, Миранда упала на рыхлую сырую землю, будто нечто заново родившееся. Прижимая к груди жуткие ребра, позвоночник, треснутый череп, забившийся грязью. Перекатилась на бок, и ее вырвало в черную воду. В руках у нее было то, чего ее сердце так давно желало обрести, – останки отца. Дрожа и намокая под дождем, который смешивался с ее слезами, она крепко прижимала их к себе.

Стрела и крест

Девочка сидела на узком сиденье у окна, подтянув колени к груди, крутя в пальцах наконечник стрелы мальчика. Снаружи деревья в низинах скрывались за серебристой завесой дождя. Она приподняла подол рубашки, провела пальцем по старым шрамам, каждый из которых служил отпечатком какого-то неприятного воспоминания – злобный оскал Мадам, приторный запах мужчины, пучки ее собственных волос, валяющиеся у ног. Сигареты, шипящие о плоть. Смех, холодный и злой. И все прочие ужасы – те, которые не принадлежали ей. Предательства, отчаяние. Потеря – глубокая, бездонная. Жестокий конец. Она нащупала участок кожи, чуть выше пупка. Подумала о мальчике, который истекал кровью, лежа на земле. Умер ли он? Она вдавила наконечник стрелы себе в плоть, увидела, как кровь цветком распустилась под ним. Подождала. Но это не принесло ни освобождения, ни отъединило ее от самой себя – только горячие слезы и жжение в животе.